Россия: эмиграция — 2022. Статья вторая
После начала спецоперации 24 февраля 2022 года в России начался подъем эмиграционной волны, несравненно более мощный, чем это происходило до того в течение многих десятилетий. Противники спецоперации и режима, особенно жители Москвы, Санкт-Петербурга, в меньшей степени других городов, преимущественно люди с высоким образовательным уровнем, начали покидать страну. Конечно, этот процесс не мог не привлечь внимания исследователей и широкой общественности. Исследованию этого процесса, проведенному в апреле 2022 года, посвящена и моя статья в настоящем выпуске журнала. Масштаб эмиграционной волны неизвестен, поскольку нет никакой статистики, но очевидно, что он велик, исчисляется несколькими сотнями тысяч людей. Однако гораздо больше людей, сходных по политическим взглядам, основным социально-демографическим характеристикам, включая уровень образования, не менее негативно относящихся к агрессии России в Украине, остаются в России. Кто-то из них страну через какое-то время покинет, но это не будут миллионы людей, а число противников спецоперации исчисляется именно миллионами. Так, по результатам всероссийского опроса общественного мнения, проведенного в конце марта Левада-центром, объявленным иностранным агентом, полностью поддерживали действия российских военных в Украине 53% взрослых жителей России, частично поддерживали 28% (в сумме 81%), скорее не поддерживали 8%, совершенно не поддерживали 6% (в сумме 14%)1. Практически не изменились мнения россиян в апреле2, мае и июне3 При этом, согласно отдельному опросу, проведенному Левада-центром в Москве, здесь доля поддерживающих спецоперацию в июне была на 9 процентных пунктов ниже, чем по стране в целом (66% против 75%), не поддерживают почти столько же (21%), но гораздо больше не определившихся (13% против 5%)4.
То есть тех, кто не поддерживает спецоперацию, в стране примерно 15 млн чел. При этом с ее началом по результатам опросов Левада-центра парадоксальным образом сокращается число людей, настроенных на эмиграцию. Если в 2019 году 22% взрослых россиян указали, что хотели бы уехать из страны, то в марте 2022-го такие ответы составили 10%5 Иными словами, происходит поляризация общества: консолидация сторонников происходящего среди основной части населения при одновременном росте эмиграционной активности одной части несогласных и тяжелом переживании ситуации среди приверженцев таких же взглядов, остающихся в России.
Если говорить об ядре «несогласия», то есть о тех людях, у кого происходящее в России и до февраля 2022 года вызывало протест, то это в значительной мере жители крупнейших городов, имеющие высокий уровень образования, те, кого было принято условно называть представителями среднего класса. Часть из них сразу после начала спецоперации начала активно покидать Россию, этот процесс продолжается и будет продолжаться, хотя не столь высокими темпами, как в начале военных действий. Другие, и их гораздо больше, остались в стране, по крайней мере на время, хотя для многих сложившаяся ситуация тяжела и мучительна. На этих людей исследователи пока не обратили внимания, они во многом остаются вне научного и социального дискурса, чувствуют себя одинокими, незаметными, почти отсутствующими в современном обществе, где преобладают сторонники спецоперации или люди, относящиеся к ней нейтрально. Сложность их положения связана с тем, что, с одной стороны, противники происходящего находятся под прессом властей, чувствуют исходящую от них угрозу. С другой стороны, сторонники действий России в Украине, которых в стране очень много, относятся к ним негативно, а то и как к предателям. Зачастую им также приходится сталкиваться с мнением людей, покинувших Россию, преимущественно довольно давно, что все люди с оппозиционными взглядами после начала спецоперации покинули Россию, в ней остались только поддерживающие происходящее, остались только пособники властей. Особенно часто такого рода мнения транслируются в интернете, в социальных сетях, где остающихся в России несогласных стыдят за то, что они продолжают оставаться в стране-агрессоре. Им предъявляют самые разные обвинения, в частности, в том, что, оставаясь в России, они нормализуют и поддерживают существующий политический режим, с которым не ведут активной борьбы. Главное же, что они инертны, не совершают социально-политических действий в экстремальной ситуации, а отъезд несогласных в нынешних экстремальных обстоятельствах — это единственно возможный акт социального действия.
Создавалось впечатление, требующее проверки, что в современной ситуации сформировалась норма на отъезд как единственно верное решение, а потому остающиеся несогласные, представители достаточно узкой группы высокообразованных представителей среднего класса, воспринимаются уехавшими представителями той же группы нарушителями новой нормы: отъезд — это действие, сохранение status quo — бездействие, а потому от них требуются оправдания бездействия.
Исследователи, сосредоточившись на изучении новой волны эмиграции, не заинтересовались оставшимися именно в силу того, что не воспринимают их акторами социального действия, поскольку отсутствие действия, то есть отъезд, этого не предполагает. Но поскольку таких людей довольно много, то можно было предположить, что и оставаться в России для представителей таких взглядов может быть не просто инерцией, но и решением, результатом рефлексии и сделанного на ее основе выбора. Поэтому я решила исследовать мнения и мотивацию представителей этой группы, пока совершенно не изученной. Как уже говорилось выше, фактически это стало продолжением, новым этапом исследования, результаты которого опубликованы в настоящем выпуске журнала в статье «Новая волна высокообразованной эмиграции: почему они уезжают из России?»
В 0 часов 10 мая 2022 года я разместила анкету в интернете, где обратилась с предложением ответить на ее вопросы противников спецоперации, остающихся в России. Анкета состояла из 24 вопросов, большинство из них открытые. Для распространения анкеты я дала на нее ссылку в своей социальной сети и предложила всем желающим, прочитавшим мой пост, поделиться ею с друзьями. Очень быстро выяснилось, что исследование вызвало огромный интерес, уже к полудню 11 мая было собрано 500 анкет, на этом я закрыла их набор, так как полученного материала было достаточно для анализа. Если бы исследование продолжалось, то ответов были бы многие тысячи. В течение длительного времени мне писали люди, которые очень хотели принять участие в исследовании, получить возможность высказаться, но опоздали, о чем очень жалели. Оставшимся в стране несогласным хотелось быть замеченными, услышанными, представленными в обществе, но у них не было для этого каналов. Как только такая возможность представилась, огромное количество людей захотели заявить о себе.
Всего в социологическом опросе за короткий срок приняли участие 500 человек, 3/4 которых проживают в Москве (66,1%) и в Санкт-Петербурге (9,2%); 2% ответов пришлись на саратовцев, 1,4% жители Екатеринбурга, 1% — Нижнего Новгорода. Остальные 20% живут в других городах, преимущественно крупных.
Возраст респондентов колебался от 18 до 70 лет: 20% моложе 30 лет, 21% в возрасте 30–39 лет, 32% — 40–49 лет, 20% — 50–59 лет, остальным 7% 60 лет и более. Все респонденты имеют высшее образование (у некоторых есть ученые степени) или являются студентами вузов. Если среди новых эмигрантов очень высокую долю составляют представители IT‑сектора, что отразилось и на профессиональном составе людей, давших мне интервью, то среди респондентов майского исследования преобладали представители гуманитарных профессий, с чем связано преобладание женщин среди участников опроса (более 2/3). Самую большую группу составили представители образовательной и научной сфер — 34%, 10% составили работающие в СМИ, маркетинге, рекламе. По 9% три категории — литература, искусство, культура; НКО и благотворительный сектор, IT и инженерия. Далее в порядке сокращения числа ответивших: студенты — 7%; редакторы, переводчики; пенсионеры — по 5%. Представителей других профессий было меньше.
Такое преобладание гуманитариев среди участников опроса во многом связано с тем, что они воспринимают вероятность найти работу по профессии за рубежом как очень низкую, а потому эмигрировать им значительно сложнее. Есть и другие обстоятельства, которые будут приведены ниже. Как и представители несогласных, покинувших страну, они не готовы существенно снизить свой социальный статус, согласиться на низкоквалифицированную работу. Однако это не означает, что все они остаются из-за страха не найти подходящую работу, то есть вынуждены так поступить. Тем не менее, как показали результаты опроса, не очень большая часть представителей изучаемой мною группы хотя бы в какой-то мере не задумывалась об отъезде из страны, таких оказалась лишь 1/4 респондентов, причем преимущественно это люди старших возрастов. Тема эмиграции как одного из очевидных способов справиться с тяжелой ситуацией стала за последние месяцы одной из самых распространенных в этом кругу.
Хотя эмигрировавших, даже среди представителей наиболее политически протестно ангажированной части общества, значительно меньше, чем остающихся, именно они задают главный тренд, норму. У большинства респондентов (почти 80%) кто-то из друзей и знакомых покинул в последние месяцы Россию, таких не оказалось лишь у 19%, при этом уже уехали многие знакомые у 42,4%, то есть почти у половины участников опроса. И далеко не все участники исследования считают решение остаться окончательным и бесповоротным, таких оказалось 37%, в то время как 28% пока не сделали окончательного выбора, а 19% предполагают, что в конце концов все-таки придется уехать (остальные 16% затруднились ответить).
Это означает, что между уехавшими и остающимися (по крайней мере, пока) в России представителями высокообразованных несогласных, преимущественно жителями Москвы, Санкт-Петербурга и других мегаполисов, нет существенной разницы по большинству характеристик. Часть из тех, кто уехал, особенно в самом начале спецоперации, через какое-то время могут вернуться в Россию, а кто-то уже вернулся. Есть такие и среди тех, кто давал мне интервью в апреле и тогда не предполагал возвращаться. Часть из тех, кто отвечал на опросы анкеты и заявил о неготовности уезжать, напротив, могут уехать, если ситуация станет совсем невыносимой. Уровень турбулентности настолько высок, что далеко у не всех принятые решения действительно окончательны и бесповоротны. Представители обеих групп и до начала спецоперации не поддерживали путинский режим, многие участвовали в акциях протеста, но большинство тех и других не собирались покидать Россию — ситуация представлялась терпимой, не требующей такой радикальной меры, как отъезд из страны. Только нарушение властями самой базовой нормы — нормы на мир — привело к тому, что одни уехали, а другие остались, но в большинстве случаев не стали воспринимать эмиграцию как нечто невозможное.
О своей реакции на начало спецоперации уехавшие и оставшиеся рассказывали практически одинаково. Как бы негативно они ни относились к путинскому режиму, становившемуся все более жестким, начала военных действий не ожидал практически никто, это казалось грубым, невероятным нарушением базовой нормы. Крымские события 2014 года по силе реакции и близко не могли сравниться с тем, что произошло с несогласными 24 февраля 2022 года.
Я провела подсчет эпитетов, которыми описывали свою реакцию на сообщение о начале спецоперации 500 респондентов, заполнивших анкету. Чаще всего ее описывали словом «ужас»: «Сперва был ужас, он продолжается, уже навсегда, наверное», «Леденящий ужас», «Ужас. Не могла вдохнуть и разговаривать две-три недели»6 и т. п. Хотя к середине мая прошло уже довольно много времени с этого дня, у большинства началось своего рода привыкание к новой ситуации, эмоции в первый момент были настолько сильными, что описания оказались исключительно экспрессивными. Люди переживали их словно с той же силой, как два с половиной месяца назад, когда почувствовали себя будто парализованными, не могли двигаться и дышать (об этом писали довольно многие). Несколько реже с равной частотой встречались эпитеты «шок» («Шок. Неделю не могла есть и разговаривать. Пережила несколько панических атак», «Был шок, состояние гигантского стресса») и «страх» («Было чувство страха очень сильное, ощущение, что рушится жизнь»). На три этих слова пришлось более половины ответов. Все эти эпитеты описывают стресс, затем панику, которую испытали респонденты. Те же самые чувства были присущи и уехавшим, а многие из оставшихся подумали в тот момент об отъезде, но его не совершили. Разница состояла в том, что одних чувство паники заставило броситься за билетами в любое место, куда их можно было купить, а других — замереть, не двигаться, а потом начать оценивать свои возможности.
На втором месте по частоте упоминаний оказались реакции, которые описывали словами «боль», «горе», «отчаяние», «печаль». Это уже не страх перед наступившей новой эпохой, перед своим будущим, будущим семьи и страны, а эмоциональное расстройство: «Боль и разочарование в том, что моя страна поступила именно так», «Сильнейшая боль», «Я никогда не была в таком отчаянии».
Поскольку почти для всех начало спецоперации было неожиданным, многие писали, что испытали «растерянность» и «недоумение»: «Я просто не могла в это поверить», «Растерянность», «Растерянность, недоумение». На ответы о страхе, боли, растерянности пришлось более 3/4 ответов. Если добавить к ним ответы о безысходности, бессилии, безнадежности, об ощущении того, что привычный мир рухнул навсегда, то получится более 80% ответов.
Все это реакции характеризуют чувство слабости перед лицом угрозы, невозможности не только что-то изменить, но и сохранить себя. Возможно, столь большое количество характеристик слабости и бессилия связано с преобладанием женщин среди респондентов, а если бы было соблюдено гендерное равенство, их доля была меньше, но это требует проверки.
Далее по числу ответов следуют такие характеристики, как стыд («Было стыдно перед украинскими подругами и страшно за них», «Стыд за страну») и гнев, злость, возмущение, ненависть («Глубокая ненависть к тем, кто продолжает стрелять, бомбить и убивать мирных людей», «Сильнейшая злость», «Гнев и ярость, сильнейшая ярость»). Таких ответов в процентном отношении заметно меньше, чем перечисленных выше. Респонденты в большинстве своем воспринимают себя в качестве жертв происходящего, они считают, что в этот день их жизнь была разрушена. Примерно то же самое относится и к большинству давших мне интервью эмигрантов, уезжавших в панике в начале спецоперации, что, как им казалось, поможет им спастись.
Опрошенные остающиеся в России несогласные не ассоциируют себя с государством, которое считают агрессором, с действиями этого государства, которые не приемлют, а потому редко говорили о чувстве стыда и вины. Ниже я проанализирую их ответы на вопрос о коллективной вине и коллективной ответственности, но, если судить по реакциям на начало спецоперации, лишь незначительная часть участников исследования с этими конструктами согласится. А вот гнев и ярость — это уже эмоции, предполагающие какие-то действия по борьбе со сложившейся ситуацией, начало или продолжение политической борьбы.
Все участники исследования встретили новость о начале спецоперации резко негативно. Шок, ужас, растерянность, безысходность — это, очевидно, реакции негативные, как гнев и возмущение. В этой ситуации могло возникнуть несколько решений:
как можно скорее покинуть страну;
на какое-то время остаться в ней и подождать, как будут развиваться события, и лишь потом принимать решение;
остаться и готовиться к отъезду (искать работу, улучшать финансовую ситуацию и т. п.);
остаться и попытаться, с учетом ситуации, бороться с помощью возможных средств;
пытаться продолжать жить, как прежде, если это будет возможно, продолжая делать свое дело.
Все эти варианты продемонстрировали участники исследования, только 220 человек (44%) написали в анкете, что твердо решили остаться в России и считают отъезд невозможным даже в перспективе.
Поскольку тема отъезда как наиболее правильного и достойного способа действия в сложившейся ситуации стала для представителей этой группы очень популярной с первых недель после начала спецоперации, а постепенно становилась почти нормативной, большинству респондентов неоднократно знакомые задавали вопросы, почему они не уезжают. В данной среде решение остаться уже требует объяснений, оно перестало быть понятным и очевидным. Не случайно практически все участники исследования задумывались над правильностью своего решения, рефлексировали по его поводу. Среди них нашлись даже те, кто так часто отвечал на этот вопрос, что подготовил развернутые ответы, фактически оправдания. Это означает, что многие чувствуют, что нарушают новую норму и должны для своего решения иметь какие-то приемлемые объяснения, чтобы доказать свое право не уезжать гипотетическому или реальному критику, то есть избежать санкции-осуждения.
Вот как начинается один из рассказов, очень длинный и подробный: «Я много думала и очень часто рассказывала уехавшим друзьям об этом, а потому отточила формулировки…» Далее следуют четыре причины, которые автор считает убедительными, чтобы иметь моральное право оставаться в России. Эти причины она определяет как политическую, эпистемическую, экологическую и культурную. К политической она относит уверенность, что, если все будут уезжать, это приведет к «установлению тут тотальности», то есть в стране останутся только сторонники режима и спецоперации, что выгодно властям. К эпистемической — необходимость сохранения внутри страны людей, которые могут профессионально проводить социальные исследования, а она социолог.
Среди 254 ответов 220 респондентов (34 из них указали более одного объяснения), твердо решивших не покидать страну, более всего отвергается новая норма на отъезд как единственно правильное решение, она для респондентов не существует (табл. 1). В обобщенном виде такой тип ответов можно описать так: «Это мой дом, моя страна, с какой стати я отсюда уеду?» Так ответили 44% представителей данной группы, 19,4% всех опрошенных, то есть каждый пятый. Вот наиболее типичные ответы такого рода: «Здесь дом, в чужой стране себя не представляю», «Хочу жить в России и в горе, и в радости», «Моя жизнь — здесь», «Здесь мой дом и здесь моя земля, а не их». Под обобщенными «ими» имеются в виду власти страны.
п/п | Ответы | Данная группа | Общее число респондентов |
---|---|---|---|
1 | Это мой дом, моя страна | 44,0 | 19,4 |
2 | Нет ресурсов для отъезда | 23,6 | 12,0 |
3 | Ответственность за других | 18,1 | 9,2 |
4 | Страна не равно государство, хочу бороться, нужен здесь | 17,7 | 9,0 |
5 | Другое | 2,4 | 1,2 |
Прежде чем анализировать ответы респондентов, давших другие объяснения, посмотрим, действительно ли такая норма сложилась. Это не очевидно, а потому требует проверки. Отвечая на прямой, хотя и мягко (проективно) сформулированный вопрос: «Иногда создается впечатление, что сложилась новая норма: если ты не согласен с существующей ситуацией, то правильно уехать. Как вы считаете, так ли это?», только 1/4 опрошенных с таким мнением согласилась, 2/3 выбрали варианты «скорее нет» и «нет», остальные затруднились ответить. Тем не менее только 7% респондентов дали ответы, отвергающие такую норму. Они писали, что несогласие со спецоперацией и существующим режимом вообще не является причиной для отъезда: «Я могу быть не согласна с правительством своей страны, но оно не может отнять у меня мою страну», «Я все же не понимаю, почему мы должны бросать все тут (а это не только имущество и работа) и куда-то ехать, если не согласны», «Человек не обязан уезжать из страны только потому, что не согласен с властью. Это его страна, его дом, и он имеет право в ней жить, несмотря ни на что. другое дело, что власть иногда не оставляет выбора» и пр. При этом 18,3% подтвердили, что уезжать надо, это правильно, таким, как они, в России делать нечего, и вообще опасно, то есть открыто подтвердили существование нормы.
Все остальные объясняли, почему они считают нормальным не уезжать из России, ищут и находят резоны, почему они такое право имеют. Наиболее популярными оказались объяснения такого рода: «Мы должны остаться, чтобы бороться» (21,4% ответов). Борьба против режима изнутри, как они полагают, легитимирует их отказ от эмиграции. При этом они очень часто противопоставляли себя уехавшим, которые, по их мнению, испугались и предпочли собственную безопасность (таких ответов 7,4%, всего 28,8%): «Кто уехал, тот предатель. И скатертью им дорога. Не вообще кто уехал, а именно сейчас. Делай что-то хорошее там, где ты есть, а не беги, от себя не убежишь, как говорится», «Люди, которые сбежали, ради оправдания собственных действий пытаются транслировать и навязывать всем эту новую „норму“», «Хочется, чтобы в России остались адекватные люди, потому что есть куча проблем, которые необходимо решать. От эвакуации проблемы не рассосутся. Если останется только гомогенная масса ура-патриотов, то что будет с этой страной?» и т. п. Такие респонденты указали, что нормы не существует, но их противопоставление себя уехавшим, попытка доказать гипотетическим «им» свою правоту — это своего рода заочный спор с нормой, а значит, ее признание.
Довольно многих можно назвать колеблющимися, они исходят из посылки, что нет единственно верного решения, а потому эта норма не обязательная, все зависит от обстоятельств, не надо давить на остающихся: «Никогда не смогут уехать все. У каждого свои причины уехать или остаться, это не означает, что правильно уехать или, наоборот, правильно остаться. Каждый решает сам», «Есть обстоятельства, на которые мы не в силах повлиять, поэтому думаю, что не стоит всех мерить по одной мерке», «Многие люди не согласны, но не могут уехать. Есть множество ограничений» и т. п. То же самое относится к 7,4% респондентов, которые оправдывают невозможность уехать, отсутствием необходимых ресурсов. Наконец, 17,6% признают наличие нормы, но не согласны с ней, считают ее неправильной, поскольку эмиграция «это привилегия», «уезжают те, кто имеет финансовую возможность», «многие не могут уехать из-за родных и/или из-за невозможности найти работу в другой стране — такую, чтобы прокормить семью. Тут можно быть сколько угодно несогласным, но умирать от голода и побираться на улице — так себе альтернатива». Слово «привилегия» по отношению к эмиграции и эмигрантам встречается очень часто, а раз человек обладает привилегиями, он не имеет морального права формировать нормы: пусть эта норма возникла, но это несправедливая норма. То же самое относится к ответам немного иного типа: «Я бы предпочла остаться, даже если вывезу близких. Эмиграция — это окончательное поражение». Если в качестве поражения эмиграцию относят к другим людям, к уехавшим, то это тоже агрессивное реагирование на норму, которая им не нравится, но и признание ее существования.
Итак, ответы респондентов показали, что норма на отъезд в этой среде все-таки сложилась. Социальная норма не рефлексируется прямо и непосредственно, поэтому большинство участников исследования отказались признать ее существование, но при этом косвенным образом выяснилось, что на большинство респондентов она действует, в качестве санкции выступает реальное или гипотетическое осуждение уехавших, которым они стремятся доказать свое право оставаться в своей стране.
На втором месте по популярности ответы об отсутствии достаточных для эмиграции ресурсов: «Незнание английского языка, неприспособленность к жизни в другой стране», «У нас нет финансовой подушки безопасности, нет предложений работы в других странах. Нам будет банально не на что жить», «Нет денег, возможности легализоваться, работать там» и т. п. Сюда же относятся ответы об ответственности за других, обременениях: «Эмиграция убьет старшее поколение нашей семьи», «У нас с мужем пожилые родители и множество обязательств в России», «Здесь звери». Конечно, не все люди, давшие такого рода ответы, оправдывают свое решение не уезжать, среди них есть немало тех, кто хотел бы, но уверен, что не уедет, поскольку не имеет морального права и возможности, но для части из них это оправдание, а потому оглядка на новую норму.
Наконец, еще одно объяснение, набравшее немного ответов: «Страна — это не государство. Хочу бороться, нужен здесь». Такие ответы давали в основном те, кто испытывал не только страх и смятение, но и желание что-то сделать, чтобы изменить ситуацию, то есть находится не в слабой, жертвенной позиции, а в позиции сильной, среди них много мужчин: «Потому что не идентифицирую страну с действующей властью. Считаю несправедливым отказываться от всего, что вложила в свою жизнь, свою страну из-за временных людей у власти. Пусть они лучше уезжают!», «Должен помогать людям в своей стране выживать в тяжелые времена», «Кто-то должен защищать слабых. Кто будет делать мою работу?», «Я хочу работать здесь, делать лучше жизнь вокруг себя здесь», «Я могу принести пользу своей стране и улучшить ее, а не бежать, поджав хвост».
На вопрос об обстоятельствах, которые могут привести к отъезду, ответили 436 респондентов, давшие 502 ответа. Число ответов превышает количество ответивших, поскольку некоторые из них указали более одной причины. Чаще всего в качестве главного стимула к отъезду респонденты называли угрозу безопасности собственной жизни и здоровью, как и жизни и здоровью близких — более трети ответов (табл. 2). Участники исследования, давшие такие ответы, чаще всего упоминали возможные политические преследования, аресты, политическое давление, репрессии. В абсолютном числе случаев речь шла не об актуальных опасностях, а возможном их возникновении в будущем.
п/п | Ответы | Кол-во ответов | % |
---|---|---|---|
1 | Угроза безопасности для себя и близких | 178 | 35,4 |
2 | Перспективы в другой стране, возникшие финансовые возможности, чтобы уехать | 75 | 14,9 |
3 | Угроза военных действий на территории России, длительное продолжение спецоперации | 48 | 9,6 |
4 | Личные и семейные обстоятельства | 46 | 9,2 |
5 | Потеря работы в России, невозможность работать, как прежде | 37 | 7,4 |
6 | Ужесточение политического режима, ухудшение политической обстановки в России | 34 | 6,8 |
7 | Угроза или введение всеобщей мобилизации или военного положения в России | 32 | 6,4 |
8 | Экономические причины (нищета, голод, ухудшение экономической ситуации в стране) | 19 | 3,7 |
9 | Угроза закрытия границ | 8 | 1,6 |
10 | Затрудняюсь ответить | 25 | 5,0 |
Всего | 502 | 100 |
На втором месте по числу ответов два типа: появление финансовых возможностей для отъезда (таких ответов единицы) либо получение работы за рубежом. Надежду на создание финансовой подушки для отъезда питают немногие, поскольку в существующей экономической ситуации в стране роста доходов практически не ждут. Абсолютное большинство респондентов, отвечая на вопрос о перспективах российской экономики, дали негативные ответы: «упадок», «ухудшение», «падение», «стагнация», поэтому они не видят для себя позитивных сдвигов в этом плане. Гораздо чаще высказывали надежду найти хорошую работу в другой стране или возможность продолжить обучение в зарубежном вузе: «Если получу хорошее рабочее предложение», «Если предложат место в зарубежном вузе», «Если найдется подходящая работа, которая даст возможность оформить валидный статус в другой стране и уверенный доход» и пр. Другое дело, что для большинства респондентов, давших такие ответы, подобная возможность не кажется вероятной в ближайшей перспективе. На два наиболее часто встречающихся типа ответов пришлась ровно половина, все остальные оказались менее популярными.
Почти 10% ответов связаны с опасностью переноса военных действий на территорию России («Война на территории России», «Боевые действия в родном городе», «Если к нам придут военные действия») или отсутствием перспектив завершения спецоперации в Украине в близкой перспективе («Если война затянется на несколько лет», «Затягивание войны», «Затянувшаяся война»), несколько раз упоминалась и опасность ядерной войны («Применение ядерного оружия»). Согласно результатам опросов общественного мнения Левада-центра, в обществе нет единого мнения о продолжительности военных действий. В мае 2022 года, то есть в период проведения моего опроса, 37% жителей страны полагали, что спецоперация продлится не более шести месяцев, 23% — от полугода до года, 21% — более года, 19% затруднились ответить (в июне, соответственно, 33%, 23%, 22%, 27% и 18%)7 По понятным причинам нет четких представлений об этом и у участников опроса. Они скорее настроены на то, что все это будет продолжаться неопределенно долго, оптимистов среди ответивших практически нет.
Под личными и семейными обстоятельствами, которые могут стимулировать отъезд, респонденты понимают либо освобождение от обязательств перед больными родственниками, в основном пожилыми, например в случае их смерти, либо ухудшение своего здоровья, требующего лечения за рубежом, либо развод, разрыв личных или семейных отношений, либо, напротив, вступление в брак с иностранцем или россиянином, желающим уехать, и т. п. Вот типичные ответы такого рода: «Если умрут родители, а сын перестанет получать дорогостоящее лечение, от которого зависит его жизнь», «Мы тут, пока живы родители мужа. Им 92 и 94 года», «Если муж даст разрешение на выезд ребенка», «Если мне потребуется лечение за границей», «Если дети решат уехать».
Очень мало кто из респондентов боится нищеты, голода, резкого ухудшения уровня жизни. Во многом это связано с тем, что большинство из них жители Москвы и Санкт-Петербурга, где уровень жизни значительно выше, чем в большинстве регионов, а доходы, уровень и качество жизни в первые месяцы спецоперации, как и уровень сервиса, снабжения продуктами в городах, где они живут, изменились очень слабо. Совсем немногие опасаются остаться без работы, есть и те, кто, не боясь потерять работу, высказывает опасения, что не сможет заниматься любимым делом так, как это делал прежде и считает правильным: «Будет невозможно заниматься тем делом, которое я люблю (журналистской), или цензура достигнет таких масштабов, что нас снова загонят на кухни. Все-таки сейчас, несмотря на преследование прессы и активистов, в России остается возможность оставаться человеком своих принципов и на свободе», «Меня будут принуждать на работе говорить и делать вещи, несовместимые с моими принципами» и т. п. В целом обращает на себя внимание, что, несмотря на негативные прогнозы экономической ситуации в стране, очень немногие боятся резкого ухудшения финансового положения своего и своей семьи. Тяжелых экономических проблем боятся немногие, а вот будущее детей вызывает тяжелые страхи и опасения.
Как отмечалось выше, в момент начала спецоперации большинство респондентов испытали страх, ужас, шок из-за неожиданного для них развития ситуации, нарушения государством базовой нормы на мир. Больше всего в тот момент как уехавших, так и оставшихся пугало возможное закрытие границ и всеобщая мобилизация. Через два с половиной месяца эффект внезапности прошел, началась своего рода рутинизация жизни в новых, крайне неблагоприятных условиях, привычка к ней. Некоторые респонденты называли эту новую ситуацию словами Ханны Арендт «банальностью зла». Страх перед закрытием границ почти ушел, сформировалось мнение, что власти скорее стремятся выдавить несогласных из страны, чем их в ней задерживать, что они властям не только не нужны, они им мешают. Страх перед всеобщей мобилизацией остался, но стал существенно слабее, поскольку время шло, а ее не было. При этом негативное отношение к военным действиям осталось прежним, как и чувство приближения опасности. Прежде всего, как отмечалось выше, угрозы экзистенциального характера — собственной жизни и безопасности, жизни и безопасности членов семьи, прежде всего детей. Уверенность, что режим будет становиться все жестче, репрессии из относительно точечных превратятся в массовые, присуща большинству респондентов.
Чем больше проходило времени с начала спецоперации, чем яснее становилось, что она затягивается на неопределенный срок, тем больше проявлялись страхи и опасения, связанные с потерей в этой стране будущего для себя и особенно для детей, абортированием, уничтожением спокойного и успешного будущего. Поскольку большинство респондентов уверены, что политическая и экономическая ситуация в стране будут ухудшаться, ждать мира в ближайшее время не приходится, то будущего у жителей страны вообще и у несогласных с действиями властей в особенности нет.
Среди страхов россиян по результатам многолетних опросов Левада-центра всегда главенствовал страх за детей (их болезни и смерть), это показал и январский опрос 2022 года, когда на этот страх указали 82% опрошенных8. В советское время существовало клише «дети — наше будущее», а раз нет будущего у страны, то нет его и у самого ценного — у детей, и это одна из важнейших причин, почему многие респонденты задумываются об отъезде.
О том, что у детей отняли будущее, в чем именно эта утрата заключается, писали очень многие. Некоторые совсем лаконично («у детей нет будущего»), некоторые более развернуто, и можно выделить несколько типов объяснений:
страна изолируется от мира: «Я поняла, что в стране, отгороженной от всего мира, у моих детей не будет достойного будущего», «Потому, что возникло ощущение близкой изоляции от всего мира, а значит, минимум возможностей для моих детей»;
дети не получат качественного образования: «Потому что в школах будут учить только скрепам», «Как в СССР будут политинформации», «Мой сын не сможет поехать учиться за рубеж»;
ребенок будет расти в атмосфере лжи и отсутствия свободы: «Мне страшно, что надо будет оберегать детей от честной информации, чтобы им не грозила опасность», «Страшно, что ребенок не будет знать, что такое свобода» и т. п.;
непонятно, что будет дальше, страшно за детей: «Не вижу будущего для своей дочери», «Страшно за неясное будущее для меня и дочери», «Будущее в нашей стране непредсказуемо, а у меня дети. Что их ждет?».
Мы рассмотрели многие причины, почему значительная часть остающихся несогласных не отрицает возможности в какой-то момент покинуть Россию, но пока они в России остаются, а почти половина на момент опроса не рассматривала возможность отъезда:
по причинам, которые этому препятствуют (неуверенность, что удастся найти работу за рубежом, или даже уверенность, что сделать это не получится без резкого ухудшения социального и профессионального статуса, отсутствие финансовых возможностей, ответственность за других людей и домашних животных);
потому что отказываются считать отъезд несогласных правильной нормой;
потому что хотят помочь стране (не государству!) и обществу сохранить ее будущее.
На этот вопрос дали ответы 445 человек (89%) участников опроса, причем не только те, кто твердо решил не уезжать, но и большинство тех, кто еще не принял окончательного решения и даже некоторые из предполагающих все-таки уехать. Всего они дали 724 ответа, то есть большинство указали более одного варианта полезных действий. Эта тема показалась очень важной респондентам, многие из них давали очень подробные ответы, приводили сразу несколько объяснений. Очевидно, это связано с тем, что таким образом они себе и обобщенным другим, в том числе реальным или гипотетическим критикам, пытались легитимировать свое пребывание в России, показать, что оставаться — это не только пассивное ожидание развития ситуации, но и своего рода активное социальное или политическое действие, форма протеста.
Не случайно, первое место по числу ответов заняли варианты, которые я сгруппировала как «гражданское и политическое участие» и «гуманизм, взаимная поддержка, ценности» — по 16,6% от всех ответов (см. табл. 3).
Полезные действия | Кол-во ответивших | % |
---|---|---|
Гражданское, политическое участие | 120 | 16,6 |
Гуманизм, взаимная поддержка, ценности | 120 | 16,6 |
Работать, заниматься своим делом | 106 | 14,7 |
Помогать другим, более слабым | 89 | 12,3 |
Говорить, просвещать, убеждать | 88 | 12,0 |
Сохранить себя, выжить | 81 | 11,2 |
Беречь, воспитывать детей | 38 | 5,2 |
Чего не делать? | 37 | 5,1 |
Другое | 17 | 2,4 |
Ничего, не знаю | 28 | 3,9 |
Радикальных способов борьбы и открытых форм гражданского неповиновения респонденты предлагают относительно немного, в основном мужчины. Большинство же исходит из реальной оценки своих возможностей, учитывают, что в существующей ситуации многие формы открытых действий практически невозможны. Поэтому чаще всего предлагают использовать мирные формы протеста: «Сопротивляться. По мере возможности и сил, с оглядкой на УК!», «Сопротивляться режиму по мере сил и возможностей, говорить правду». Дополнение к предложениям что-то делать на политическом поле «по мере сил и возможностей» встречается в большом количестве ответов, как и слово «сопротивление», которое используется чаще, чем «борьба». Борьба — это открытое действие, сопротивление — часто скрытое, это борьба своего рода партизанская, это слово тоже нередко используется.
Слова «по мере сил и возможностей» означают призыв избегать арестов и судов, вероятность которых очевидна всем. Если говорить о более конкретных предложениях, то это антивоенная деятельность: работать с населением с помощью листовок, встреч, бесед, продвижение форм безопасного или наименее опасного протеста, участие в одиночных пикетах («Лично мое мнение, что на честь русского народа (который в отрыве от власти) один задержанный пикетчик в центре Москвы оказывает такое же положительное влияние, какое и сотня митингующих где-нибудь в Тбилиси»). Есть и другие предложения, например: «А еще важно демонстрировать своим поведением всему миру, что россияне — цивилизованные и миролюбивые люди, а не мародеры и убийцы или те, кто их оправдывает. А также важно оказывать сопротивление бытовому фашизму», «Протестовать против войны анонимно (стрит-арт), участвовать в антивоенных акциях, за которые не сажают, носить антивоенную символику, саботировать работу пропаганды и военных предприятий, если есть возможность», «Поддерживать антивоенные движения» и т. п.
Столько же ответов попали в группу, объединяющую респондентов, полагающих, что их миссия и таких, как они, заключается в поддержке в обществе гуманистических ценностей, что на них лежит ответственность не допустить одичания общества, без чего у страны нет будущего. Эти ответы тесно связаны с группой высказываний о необходимости честно делать свое дело. Зачастую их давали одни и те же люди, преимущественно представители сфер образования и науки, литературы и искусства, сотрудники НКО и благотворительных организаций, составившие более половины участников опроса. Они рассматривают свою профессиональную деятельность как своего рода миссию, считают, что на своем рабочем месте очень много делают для гуманизации общества, а потому их отъезд будет вреден для страны, которую они не отождествляют с государством. Приведу несколько типичных примеров таких высказываний: «Быть носителями, хранителями и распространителями значимых для них ценностей. Это уже немало», «Самое страшное в теперешней ситуации для всех — расчеловечивание! Мы не должны его допустить!», «Создавать и хранить культуру, искусство, науку», «Сохранить ценности и передать их тем, кто захочет усвоить преподаватели, учителя, врачи и т. д.», «Сохранять четкое представление о том, что нормально, а что нет». Не случайно, о важности своей профессиональной деятельности многие писали с пафосом, такие респонденты уверены, что их работа в России важна, необходимо, чтобы у нее было будущее: «Делать свое прежнее дело, делать честно. Есть такие дела, которые, кроме тебя, не выполнит никто. Не напишет именно этот учебник или именно эту статью…», «Я учитель, я буду продолжать учить детей, врачи будут продолжать лечить. Наши знания нужны остающимся. Все люди огромной страны не могут взять и уехать. И я надеюсь, что настанут другие времена на этой многострадальной земле. Тогда мы тем более будем здесь нужны. Кто-то же должен будет наводить порядок в доме».
Следующие две группы высказываний близки между собой, всего на них проходится около 1/4 ответов: помогать слабым и убеждать колеблющихся, тех, кто не определился в своем отношении к происходящему, не имеет четкой позиции по отношению к спецоперации. Кому нужно помогать? Тут два типа предложений. Более половины ответов — необходимость помощи украинцам, чаще речь идет о беженцах: «Помочь беженцам, все же прибывшим в Россию (возможно, помочь уехать), осуществлять переводы организациям, помогающим беженцам за пределами России, особенно там, где их поток особенно велик или помогать организациям, помогающим украинцам на территории Украины», «Оказывать помощь беженцам — финансовую и профессиональную (консультациями, услугами и так далее)». Остальные ответы касаются помощи нуждающимся россиянам: больным детям, старикам, предложения заниматься волонтерством. Другие респонденты пишут о необходимости помогать арестованным и осужденным политическим активистам, разного рода правозащитным организациям и т. п.
Многие участники опроса уверены, что политическое просвещение граждан, своего рода новое народничество — это тоже помощь и ее надо оказывать: «Говорить с соседями. Объяснять, почему эту война — преступление и почему ее обязательно нужно прекратить», «Участвовать в распространении правдивой информации, напрямую доносить свою точку зрения до колеблющихся. Такое будет иметь большее воздействие, чем у уехавших», «Как минимум убеждением на уровне личных связей, тяжело убедить себя, что это значимо, но может иметь большой результат. Тем более цена такого убеждения от тех, кто стоит с тобой на одной земле, для многих больше, чем со стороны уехавших» и т. п.
При этом обращают на себя внимание два обстоятельства: 1) многократное повторение слов, что обращение к людям со стороны противников спецоперации и политики российского государства в целом гораздо эффективнее, если идет изнутри, чем снаружи страны, что их (остающихся) деятельность в этом смысле приносит больше пользы; 2) в нескольких анкетах авторы сетуют, что противники режима долгое время отстраивались от его сторонников и даже колеблющихся в оценке действий властей, проявляли снобизм, результатом чего в немалой степени стало их нынешнее маргинальное положение. Это надо понять и, пусть с опозданием, пытаться свою ошибку исправить: «Нам надо пытаться выйти из своего информационного пузыря, говорить с людьми, противостоять пропаганде», «Самое полезное сейчас — это диалог с теми, кто „за“. Надо пытаться разговаривать, пытаться их услышать, до них достучаться. И главное, помнить, что там точно такие же люди, как мы. Ведь эти люди все в большинстве своем хорошие, именно потому, что они хорошие, их поймали подменой понятий. Поймали на том, что в Украине люди страдают и им надо помочь» и пр.
В отдельную небольшую группу (5% ответов) я выделила высказывания от противного: чего не делать во имя пользы, чего делать нельзя. В основном это лапидарные ответы, призывы, заканчивающиеся восклицательным знаком: «Не поддерживать спецоперацию!», «Не дать варварству полностью поглотить общественное сознание!», «Не поддерживать пропаганду!», «Не бросать некоммерческие проекты!», «Не дать режиму раздавить остатки общества!» и т. п., но чаще всего это были слова: «Не бояться!» и «Не молчать!» Не бояться — это значит быть готовыми к действиям, не молчать — совершать эти действия открыто мирными способами.
Как мы видим, абсолютное большинство участников исследования считают, что даже в сложившейся ситуации можно довольно многое сделать, оставаясь в России, хотя в тяжелой ситуации возможности для этого весьма ограниченные. Тем не менее они понимают, что остаются жителями страны, которую считают агрессором. Считают ли они при этом, что должны нести коллективную ответственность? Должны ли они нести их в большей мере, чем уехавшие? Эта темы стали популярными в общественном дискурсе в последние месяцы, а потому не могли не затронуть группу высокообразованных несогласных.
Темы коллективной ответственности и коллективной вины настолько широко представлены — преимущественно в сетевом общении — в общественном дискурсе несогласных, проживающих как в России, так и за рубежом, что очень немногие образованные респонденты ничего о них не слышали, таких всего лишь шесть человек (см. табл. 4). Положительные или отчасти положительные ответы дал каждый четвертый респондент, отрицательные — практически 2/3, то есть число противников в 2,6 раза превысило число сторонников этого социального конструкта.
Ответы | Кол-во ответивших | % |
---|---|---|
Положительно, отчасти положительно | 118 | 25,1 |
Отрицательно | 301 | 64,1 |
Не знаю, что это такое | 6 | 1,3 |
Другое | 10 | 2,1 |
Затрудняюсь ответить | 35 | 7,4 |
Всего | 470 | 100 |
Как и следовало ожидать, тема оказалась болезненной. Не случайно почти все участники исследования отвечали на этот вопрос подробно, нередко опираясь на наиболее популярные литературные источники. Очень активно в ответах делались попытки дать ответы на следующие вопросы: несут ли ответственность за спецоперацию, за ужесточение политического режима люди, ни с тем ни с другим не согласные (многие в течение долгого времени участвовали в протестных акциях); означает ли перенос этой ответственности на всех остающихся в России в равной ли мере, распространяется ли на сторонников и противников происходящего; освобождает ли от коллективной ответственности отъезд из страны, то есть своего рода открытый знак протеста. При этом в некоторых ответах приводятся по памяти цитаты Ханны Арендт и Виктора Франкла, ссылаются на выступления современных авторитетных фигур публичного поля (Екатерину Шульман, Дмитрия Глуховского, Григория Юдина), то есть авторы демонстрируют, что тема для них актуальна.
Сторонники или частично сторонники концепта коллективной ответственности в большинстве случаев отделяют ее от концепта индивидуальной вины, который очень мало кто из них поддерживает («Ответственность — да, вина — нет»). Противники этого концепта однозначно против и понятия коллективной вины. В абсолютном большинстве случаев респонденты уверены, что отъезд из страны никак не влияет на степень коллективной ответственности эмигрантов, что она такая же, как у остающихся в России несогласных. Судя по ответам респондентов, для значительной части остающихся это важно, поскольку такой подход уравнивает их с эмигрантами, а потому легитимирует их решение (в качестве осознанного выбора или в силу обстоятельств) остаться в стране («Распространяется, не только на остающихся, но и на уехавших», «Виноваты все, и уехавшие и оставшиеся, поровну», «Если есть коллективная ответственность, то от нее нельзя избавиться уехав — она ровно так же распространяется и на них»).
Какие соображения высказывают сторонники коллективной ответственности, считающие, что и на несогласных она распространяется в той же или почти той же степени, как и на сторонников спецоперации? Чаще всего писали о том, что эта ответственность, вне зависимости от нашего желания, все равно наступит, а потому это надо принять: «Да, мы все эту ответственность разделим и будем нести долгие годы, независимо от того, согласны мы с этим или нет», «Коллективная ответственность зачастую очень несправедливая вещь, но она есть», «Она возникнет вне зависимости от отношения к этой проблеме». На втором месте по числу ответов мнения о том, что коллективная ответственность существует, но у согласных и не согласных с происходящим она разная: «Ответственность есть у всех взрослых людей страны, но степень ее разная», «Она есть, но разная для разных людей».
Существенно реже были представлены другие типы ответов. Нашлись респонденты, которые коллективную ответственность считают совершенно справедливой, не всё сделали, что могли, теперь должны нести ответственность: «Считаю, мы виноваты, что вовремя не задумались о транзите власти», «Ее не избежать в какой-то форме, и бежать ее не следует. Надо как-то прорабатывать коллективные травмы, уметь коллективно извиняться и помнить ужасные, неудобные, стыдные вещи, без коллективной ответственности важные ошибки быстро забываются», «Считаю, что она есть и все русские теперь ее разделяют». Еще реже встречаются ответы, что ответственность в равной степени распределяется на всех, что справедливо: «Вина на том, кто все это сделал, ответственность — на том, кто будет разгребать. Это наш дом, мы ответственны за то, что в нем происходит. И мы ответственны за то, что делают наши власти, даже если лично мы их об этом не просили», «Я ее ощущаю. Хотя понимаю, что верни меня на 20 лет назад, ничего больше того, что я и так делала для выражения несогласия с изменениями, я бы сделать не смогла, но это теперь не имеет значения».
Что касается отвергающих идею коллективной ответственности, которых среди принявших участие в опросе большинство, то они критикуют это концепт в основном очень категорично, нередко не стесняясь в выражениях: «Это полная чушь», «Это глупость», «Коллективная ответственность — это бред» и пр. Какие мотивы они при этом приводят?
Чаще всего речь идет о том, что коллективная ответственность несправедлива, потому что за действия одних (властей, сторонников спецоперации) не должны отвечать другие, те, что боролись с режимом, и тем более невинные дети: «Коллективная ответственность — это бред, так как в стране жили и живут несогласные люди, которые тоже будут страдать, в частности и от санкций. Еще есть дети, которые не должны страдать», «А дети тоже виноваты? Почему они должны страдать?», «Я не очень понимаю, почему должна страдать, например, храбрая активистка Елена Осипова, которая живет на самую минимальную пенсию, и ей без того трудно» и пр.
На втором месте по популярности идея о том, что коллективная ответственность — то же самое, что коллективная безответственность, она выгодна властям и сторонникам режима и спецоперации: «Коллективная ответственность размазывает вину на всех, это позволяет уйти от ответственности тем, кто сделал эту войну возможной: работал на пропаганду, отдавал приказы, принимал участие в боевых действиях на территории Украины», «Она снимает ответственность с тех, кто действительно виноват, и размазывает ее на всех. Ни один суд не будет судить народ или коллектив, а будет судить отдельно каждого человека, рассматривая только его личный вклад в случившееся». Примерно столько же ответов касаются самого респондента, когда он пишет, что не сделал ничего плохого, а потому не готов нести ответственность: «Коллективная ответственность — это когда ты решил присоединиться к коллективу и поддержать его решение. Свой паспорт я не выбирала. Как и Путина, мне-то за что?»
И наконец, продолжение заочного спора с уехавшими, иногда в грубой форме, хотя такого рода ответов немного: «Идиотская идея, чтобы оправдать уехавшим свой поступок. Кстати, наоборот, предлагаю считать, что они и виноваты. Сбежали, вместо того чтобы остановить войну», «Это опасная мысль. Вернее, это мысль людей, которые либо занимаются постоянным самобичеванием, либо уехали и судорожно пытаются найти какое-то оправдание, кого-то обвинить». Хотя в вопросе ничего не было про эмигрантов, но у людей, чувствующих давление новой нормы на отъезд, это чувство такое болезненное, что им хочется еще раз подтвердить, что они ничем не хуже, а даже лучше тех, кого считают своими критиками.
Итак, мнения респондентов по поводу коллективной ответственности разделились, хотя для большинства она неприемлема. При этом абсолютное большинство остающихся в России категорически против понятия «коллективная вина», об индивидуальной вине почти никто не написал, практически все полагают, что если коллективная ответственность есть, то она в равной степени распространяется как на уехавших, так и на оставшихся.
В социологическом опросе высокообразованных «несогласных» за кратчайший срок приняли участие 500 респондентов, желание высказаться у представителей этой группы населения было очень сильным. Они чувствуют себя не представленными в публичном поле, испытывают давление со стороны самых разных акторов социально-политического процесса, а потому даже таким способом захотели заявить о себе, показать социуму, что они есть. Не случайно, большинство участников исследования оставили адрес своей электронной почты, чтобы получить информацию о результатах исследования, сравнить свои мнения с мнениями людей из социальной группы придерживающихся близких политических взглядов.
Менее половины респондентов твердо уверены, что не покинут Россию ни при каких обстоятельствах, многие не исключают возможности отъезда или считают это высоковероятным. По своим реакциям на сообщение о начале спецоперации они ничем не отличаются от представителей новой волны эмиграции: чаще всего испытывали страх, шок, растерянность, недоумение и гнев. Правда, одни после этого покинули Россию, причем многие в очень короткий срок, а участники этого исследования в России остались, во всяком случае на какое-то время.
Респонденты выразили уверенность, что могут сделать много полезного для России, оставаясь дома. Чаще всего они считают необходимым выражать свои политические взгляды, участвовать в мирных протестах, заниматься гуманитарной деятельностью, в том числе поддерживать украинских беженцев, считают своей обязанностью сохранять в обществе гуманитарные ценности и способствовать их распространению. Учителя, преподаватели, сотрудники НКО и благотворительных организаций считают свою профессиональную деятельность важной миссией, работой на благо страны и ее будущего.
Некоторые участники исследования объясняют, что оставаться в России их вынуждают обстоятельства (отсутствие финансовых возможностей, сложности в поиске работы, ответственность перед другими людьми, а иногда и животными), другие считают свое решение обдуманным и принципиальным, своего рода социальным действием и социальным высказыванием.
Большинство участников исследования не поддерживают новую норму на отъезд несогласных, но их высказывания в значительной степени демонстрируют согласие, что эта норма в той или иной степени сложилась. Не поддерживает большинство респондентов и концепт коллективной ответственности, а идею коллективной вины и то, что не согласные, остающиеся в России, ответственны за происходящее в большей мере, чем страну покинувшие.
Кандидат экономических наук, профессор Свободного университета (до 31.03.2023, в настоящее время прекратила сотрудничество со Свободным университетом)
Аннотация. Статья написана на основе результатов социологического онлайн-опроса высокообразованных жителей мегаполисов, негативно относящихся к спецоперации в Украине, остающихся или пока еще остающихся в России. В статье анализируется мотивация респондентов остаться в России или в дальнейшем уехать в другую страну. Исследование показало, что большинство из них окончательного выбора еще не сделали. Рассмотрено, как они реагировали на информацию о начале спецоперации, почему решили остаться в стране, чего больше всего опасаются в нынешней ситуации, что полезного, как им кажется, остающиеся «несогласные» могут сделать для страны и общества. Большое внимание уделяется исследованию того, как респонденты относятся к возникающей норме на отъезд в качестве наиболее правильного для представителей данной группы решения, что они думают об идее коллективной ответственности и коллективной вины.
Ключевые слова: эмиграция, мотивация, эмоции, почему не уезжают, коллективная ответственность, коллективная вина, социальное действие.
Liubov Borusyak
(professor of The Free University till 31.03.2023, currently discontinued cooperation with the Free University)
“Dissenters” remaining in Russia: why are they not leaving and are they thinking about leaving?
Abstract. The article is based on the results of an online sociological survey of highly educated residents of megacities who have a negative attitude to the special operation in Ukraine, who remain or are still remaining in Russia. The article analyzes the motivation of respondents to stay in Russia or to move to another country in the future, the study showed that most of them have not made a final choice yet. It is considered how they reacted to the information about the beginning of the special operation, why they decided to stay in the country, what they are most afraid of in the current situation, what they think the remaining "dissenters" can do for the country and society. Much attention is paid to the study of how respondents relate to the emerging norm of departure as the most correct decision for representatives of this group, what they think about the idea of collective responsibility and collective guilt.
Keywords: emigration, motivation, emotions, why don't they leave, collective responsibility, collective guilt, social action
Выражаю благодарность Кириллу Борусяку (Assistant Professor в University College London) и Арутюну Егиазаряну (студент Свободного университета) за помощь в организации исследования.