Skip to main content

Броские иллюстрации портят вкусы. Тайный символ казанского сада «Эрмитаж»

Published onJan 23, 2023
Броские иллюстрации портят вкусы. Тайный символ казанского сада «Эрмитаж»

Казанский сад «Эрмитаж», более скромный побратим московского, не притязает на статус популярного места для отдыха и прогулок, хотя и ничто, на первый взгляд, элегический садик к его хмурому одиночеству не предрасполагает. С точки зрения удобства для туристов и горожан, «Эрмитаж» расположен, как нельзя удачнее, хотя и в очевидной тени достопримечательностей первой величины, в нескольких минутах ходьбы от площади Тукая (что для казанцев синоним к понятию «центр») и в обаятельном окружении заведений, рассчитанных оказывать гостеприимство посетителям с чеком «выше среднего». Определение «выше среднего» для этого района можно экстраполировать достаточно широко, но не стоит им злоупотреблять и превращать его в расхожую эмблему места. Вместо этого скажу аккуратно, что быть завсегдатаем тех мест сможет позволить себе далеко не каждый. Удивительным островком демократичности, выходящей в город, оказывается, как раз сад «Эрмитаж», но и в этом качестве он обнаруживает странную амбивалентность — притом с изрядной примесью мистицизма (к спиритической тематике мы обратимся в дальнейшем). Как неупокоенный дух, тяготеющий к посмертью и притом не оставляющий живых,

«Эрмитаж» стремится к двуединому существованию в качестве и дворцового парка, и места уединения, в соответствии со своим французским происхождением. Окончательно стать ни первым, ни вторым у него не получается: для придворной культуры он слишком «прост» и «бесхитростен», для темной лирики места одиночества (какими руины виделись Дидро) он «безыскусен» и «приземлен». Источников такого внутреннего разлада два: исторический и контекстный. Сперва я намерен коснуться темы контрастного соседства «Эрмитажа», прежде всего работающего на эффект отстранения места.

Окрестный район сада (который я про себя именую «маленьким Бруклином» — мимолетная и яркая ассоциация от первой прогулки по нему), несет на себе отпечаток достатка и светскости, но и вместе с этим почтительной старины. Незначительная его территория делает добрыми соседями исторические постройки XIX — начала XX вв. и современные бизнес-центры — (царства стекла и рулонных газонов с декоративными туями за безвкусно вычурной оградой — в их надменном облике уже неприятно сквозит анахроничностью). Советский стадион «Динамо» круглосуточно находится под наблюдением эклектичного дома Кекина; сталинки с их подобострастным неоклассицизмом с боков поджимают привлекательные дома, спроектированные статусными архитектурными бюро; их первые этажи — лакомые кусочки для арендаторов — поделены между кофейнями, ателье индивидуального пошива, европейской сантехникой (ее место вскоре станет вакантным), студией маникюра, брассериями и товарами для дома категории люкс. Академизм музыкального колледжа им. Аухадеева, художественной школы им. Фешина и театрального училища уравновешивается непринужденностью обстановки модных заведений. Студенческие общежития дышат одним воздухом с полузаброшенной ночлежкой, где, как говорят, одно время жил Горький (и такое, говорят также, неизгладимое впечатление она на него произвела, что он воскресил ее в пьесе «На дне»). Может показаться, что район в округе сада чрезмерно разношерстный и в этой многоликости ему заведомо отказано во внутренней гармонии, но удивительным образом брассерии, цветочные бутики, консерватория и бизнес-центр обнаруживают между собой больше сродства, нежели с самим «Эрмитажем». Оставаясь ареалом обитания преимущественно «надсреднего» класса, район относится к затененному садику настороженно и с недоверием: ничто из атрибутов его поэтичности не способно найти отклик у «по-светски» взыскательного вкуса. Не вдаваясь в иносказания, скажем просто: «Он скучный».

В то же время по окрестным улицам можно повстречать студентов и учащихся после занятий, художников с большими тубусами и папками под формат А0, а также фрилансеров, когда они решают сменить одно заведение на другое — для них уединенный сад-роща мог бы стать превосходным местом для встреч и тихого отдыха. Однако они в нем не задерживаются: его одиночество почти беспросветно, а лирика — сурова и холодна, словно «Эрмитажу» в сласть упиваться собственным отшельничеством. Внимание перетягивает на себя более дружелюбный и открытый Лядской садик, который горожане любят (а туристы до него не доходят). Там мы и встречаем всех тех студентов, учащихся, фрилансеров, а также обычных прохожих: они сидят у фонтана в центре Лядского, либо в сосновой роще на лавках рядом с памятником Державину. А когда вечереет, и смягчается летний зной, и золотистый отсвет ласково падает на кроны деревьев, дорожки вкруг фонтана наполняются самыми разными людьми. Я не вслушиваюсь в их разговоры и редко обращаю внимание на выражение их лиц, но когда садик внезапно загорается озорными огоньками гирлянд, то невольно, украдкой, заглядываешься на остальных, чтобы увидеть в их глазах, что и они разделяют с тобой это мимолетное радостное изумление, в котором больше чувства со-причастия со-бытию, чем эстетического переживания. И я с легким сердцем замечаю, что хотя бы этот слой цивилизации еще не отравлен одержимым поиском предателей, и для людей переживание опыта принадлежности, включенности, интегрированности все еще исполнено глубоких невыразимых чувств. Кто знает, может быть, ради присутствия при свершении этого несерьезного ритуала они и стягиваются вечером к фонтану.

«Эрмитажем» правит безвременье. И в этом есть своеобразная ироническая установка. Как известно, ритуал формирует коллективную идентичность за счет воспроизведения событий, относящихся к мифической пра-истории общины. Участники процессии повторяют те же действия, что и их далекие предки легендарного времени, воспроизводят и утверждают новый социальный, метафизический и природный порядок. Таким образом упраздняется историческое время, каждый присутствующий при свершении ритуала обнаруживает себя со-временником событий легендарных времен Начал, а также их непосредственным свидетелем. Но если в ритуалах решающим остается преодоление исторического времени, то в «Эрмитаже» оно уже оказывается преодоленным, ничто в его отчужденном облике не несет на себе приметы какого-либо времени он закапсулирован в неопределяемом моменте, не соответствующем ни одной точке временной оси. Он обтекаем потоком времени и таким образом ему не принадлежит, но и не отсылает к событиям легендарного, метафизического характера, что могло бы стать почвой, отправной точкой для конструирования его локальной идентичности. Попадая в пространство «Эрмитажа», становишься участником со-бытия, отрицающего событийность, в принципе. Тоскливое безвременье лимба — ближайшая тому аналогия.

Если «Эрмитаж» остается местом без отчетливой идентичности, то ситуация резко меняется, когда мы переходим в область городских легенд. Здесь репутация сада безвременья оказывается устойчиво связанной с нечистыми силами. В первой половине XIX в. на месте «Эрмитажа» располагалась усадьба помещика Ворожцова — человека непростого нрава, отличавшегося вспыльчивостью и жестокостью. Рассказывают, что помещик, когда был не в духе, за малейшую провинность засекал своих крестьян или слуг до смерти, а затем тела хоронил без отпевания в районе нынешней улицы Щапова. По легенде, одной из жертв помещика стал его собственный сын, по неудаче угодивший под горячую руку отца.

Дурная слава Ворожцова, которую он стяжал себе жестокостью и хладнокровием, быстро распространялась среди горожан и других помещиков, Поэтому когда в 1848 году, уже после смерти Ворожцова, усадьба сгорела дотла, то территория ее, хотя и была поделена между соседними имениями, в дальнейшем застроена не была. Рассказывали, что по ночам на территории усадьбы часто появлялся странный туман, в котором угадывались очертания засеченных крестьян и слуг. Стоило двинуться в его сторону, как туман резко дергался с места и вскоре растворялся.  

Интересно, что легенда о призраках Ворожцовской усадьбы жива до сих пор. Риелторы признаются, что их клиенты неохотно рассматривают квартирыв районе «Эрмитажа», поскольку не хотят, чтобы в новом жилье обитали неупокоенные духи.

Преодолеть суеверные предрассудки не удалось ни разу. До 1900 года, когда цирковое семейство Сур открыло в саду манеж, и здесь стали проходить представления гастролирующих трупп. «Эрмитаж» старались обходить стороной. В дореволюционные годы в саду также появилось кафешантан и летняя сцена, но и они не прижились. Самые интенсивные изменения с садом происходили в 20-е и 30-е годы. При советской власти, когда «Эрмитаж» стал центральным местом для отдыха, где сосредоточилась культурная жизнь города. Так, в саду появилась летняя сцена, на которой выступал Шаляпин. Построили библиотеку, театр, давали выступления творческие коллективы. Окончательно из «Эрмитажа» жизнь ушла в годы войны, а затем функцию главного городского пространства для отдыха перенял парк Горького. Планы по переустройству сада, хотя и разрабатывались, и даже были утверждены в 1961 году, осуществлены не были. С тех пор над «Эрмитажем» сомкнулся купол атемпоральности.

Память о темной истории рощи-сада воплотилась в городских легендах, рассказывающих о духах, привязанных к нему. К крестьянам и слугам добавились другие персонажи с трагической судьбой. Казалось, будто репутация «Эрмитажа» сама притягивала к себе новых покойников. 

Попытку1 переосмыслить тяжелое наследство сада в 2018 году предпринял местный художник Альберт Закиров. В уединенных местах «Эрмитажа» — вначале в трещинах на стволах деревьев, а потом и на асфальте — стали появляться изображения «духов» и языческие орнаменты, заметить которые невнимательному прохожему довольно трудно, но в этом и заключается задумка. Художник объяснил свой замысел желанием проявить духов-хранителей места, а их недоступность — спецификой стрит-арта. Уличное искусство, по его словам должно выступать в гармонии с природными формами, не перетягивая внимание на себя, а взаимодействуя с уже существующим. Такие же требования предъявляются к композиции рисунка и цветовому соотношению: «Я считаю, что стрит-арт должен быть неброским: рисунок, если он на дереве, не должен выпирать, он должен дополнять форму — это самое важное, не нарушать гармонию природы. Особой разницы между деревом и холстами для меня нет, просто дерево больше диктует свои условия, а на холсте я делаю что хочу. Но и в картине — все должно быть внутри. А броские иллюстрации портят вкусы: многие думают, что чем ярче, тем красивее».

Пока отношения горожан с «Эрмитажем» не складываются. Более привлекательные окружающие заведения и своеобразная репутация, продолжающая жить в историях о духах, удерживают между ними дистанцию. Вполне возможно, что подозрительность и недоверие можно будет сломить, если интерес к саду привлекут местные художники или городские активисты. Если сейчас локальная идентичность «Эрмитажа» в основном определяется памятью о забитых крестьянах и легендами о беспокойных призраках, то новой точкой кристаллизации в переформатировании образа места может стать постепенный отход от представлений, что по ночам здесь расхаживают мстительные мертвецы, в пользу нового мифа о скрытных, но благожелательных духах, присматривающих за садом и тайно передающих его богатую историю.  

DOI: 10.55167/952965bb430b

Comments
0
comment
No comments here
Why not start the discussion?