Skip to main content

История и свобода на востоке Европы. К осмыслению постсоветского периода

Published onFeb 10, 2023
История и свобода на востоке Европы. К осмыслению постсоветского периода

С началом полномасштабного вторжения Российской Федерации в Украину в 2022 году народы востока Европы и севера Евразии окончательно вышли из постсоветского состояния. «Постсоветский период», начавшийся в 1989–1991 годах, закончен, а «постсоветское пространство» потеряло последние общие очертания. Импульс, запустивший тенденции, которые структурировали политические, экономические и международные отношения в последние три десятилетия в данном регионе, окончательно угас. Оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что эффект «исторической колеи» снова сработал: в большинстве политических, правовых и экономических систем, которые возникли на руинах Советского Союза, свобода так и не укоренилась, а интеграционные попытки завершились углубляющимся геополитическим и военным конфликтом. Хрупкость и недолговечность постсоветской свободы во всем многообразии форм этой практики подтверждает гипотезу о том, что историю — длинные исторические процессы — необходимо принимать во внимание как важный фактор, оказывающий влияние — поддерживающее или препятствующее — на либерально-демократические результаты политико-правовых систем. И этот урок необходимо учитывать при новом государственном строительстве в эру, рождающуюся в нынешней росийско-украинской войне и углубляющемся конфликте Запада и России.

1. Рамки рассмотрения проблемы

Хотя в политической науке последнего тридцатилетия дискуссии о демократизации и о причинах ее провалов продолжаются, к нашему времени достигнут своеобразный консенсус о трех типах факторов, подрывающих стабильность демократий:

  1. институциональные (президенциализм, федерализм и слабость конституции),

  2. социетальные (расколотое общество, неэффективная экономика и неблагоприятная для свободы история),

  3. смешанные (фрагментация элит, поляризация населения и дестабилизация госуправления)1.

Историю как фактор подрыва демократического успеха особенно выделяют такие исследователи, как Стивен Фиш2, Владислав Иноземцев3, Александр Аузан4, Дирк Берг-Шлоссер5, Сева Гуницки6 и Лев Гудков7. Эти исследователи, к какой бы дисциплине они ни принадлежали — политической истории, политологии, экономике или социологии, разделяют взгляд на демократизацию как на процесс, уязвимый для культурно-исторических влияний и который редко достигает своих целей. Используя разного рода эмпирические данные, эти исследователи демонстрируют, что демократизация является своего рода отклонением от «исторической нормы» или кратковременным этапом длинных циклов, в которых практики свободы случайны и не укоренены в культурные и социальные структуры.

Хотя работы данных исследователей обладают определенной пессимистической прогностической силой, не меньшей силой обладают и «оптимистические» исследования, указывающие на то, что свобода и демократия как практики присутствуют в истории всех человеческих сообществ с древнейших времен8, и что «волны демократизации» — несмотря на периоды «автократических волн» — вовлекают все большее число современных обществ и в целом ныне живущее человечество в построение государств и экономик, основанных на политических и экономических свободах9. Тезис Гегеля и Хантингтона о возрастании роли свободы в развитии человечества, при всех отличиях понимания ее природы у этих мыслителей, в данных работах получает солидное эмпирическое подтверждение.

В этой дискуссии я придерживаюсь позиции «осторожного оптимиста». Я разделяю убеждение в том, что практики свободы — неотъемлемая часть человеческого существования. Однако такою же неотъемлемой частью существования является и подчинение. В процессе долгой глобальной модернизации эти оба элемента вступают в обостренное противоречие при построении современных политико-правовых систем и экономик, в результате чего в части регионов и на определенное время «побеждает» свободное начало, а в других местах и другие времена — начало подчинения. Но в этом неустойчивом балансе все же свобода имеет перевес: модернизация предполагает эмансипацию индивида, — и даже принуждение к свободе. И хотя демодернизационные стратегии позволяют автократиям на время побеждать, в средне и долговременной перспективе практики они проигрывают творческой силе свободных обществ10.

В контексте этой дискуссии и с указанных позиций «осторожного оптимизма» я хотел бы рассмотреть опыт народов востока Европы и севера Евразии и процессы, которые не позволили практикам свободы преодолеть свою хрупкость в постсоветском состоянии. Таким образом распад Советского Союза следует рассматривать как историческое событие, давшее долгосрочный импульс для развития постсоветских народов в последние приблизительно тридцать лет. Постсоветское состояние — это исторический период для указанного региона, развитие которого проходило под заметным влиянием импульса распада советских структур и открытия возможностей для построения свободных обществ, государств и экономик. Таким образом, становление и упадок постсоветского состояния можно проследить по четырем направлениям, то есть по тому, как данный импульс реализовался в политических, экономических, социальных и регионально-интеграционных процессах. Следуя языку активных участников этих процессов в начале 1990-х годов11, эти направления следует назвать демократизацией (т. е. создание либерально-демократических политических и правовых систем и соответствующих им гражданских культур), «маркетизацией» (т. е. развития рыночных экономик, а также связанных с ними практик и ценностей), «национализацией» (т. е. целенаправленную работу по созданию новых наций, в которые были бы укоренены демократическое государство и рынок) и европеизацией (интеграцией народов, политико-правовых систем и экономик европейского континента на основе общих базовых либерально-демократических ценностей и норм). В совокупности эти четыре направления развития составили постсоветскую трансформационную тетраду — модель, в терминах которой можно описать посткоммунистический транзит в данном регионе и в указанный период времени.

Конечно, данные рамки имеют свои ограничения. За рамками этой модели скрываются постсоветские социальные реальности разных обществ, их центральных и периферийных частей, выходящие далеко за пределы указанных четырех направлений. Кроме того, несмотря на общий импульс, динамика изменений существенно различалась в процессах демократизации, развития рынка, становления новых наций и европейской интеграции. Эти изменения зачастую противоречили друг другу, подрывая общий результат развития. Тем не менее, у них была общая судьба: первоначальный импульс постсоветских революций постепенно угасал по мере того, как притяжение других внешних политических образований начинало определять процессы в нашем регионе, а указанная тетрада теряла свою влиятельность на развитие региона. Так, демократизация уступала место автократизации, свободные рынки поддавались «системной коррупции», национальное строительство разрывалось между гражданским и этническим национализмами, а европеизация металась между интеграционными проектами Совета Европы, Европейского Союза, НАТО, а также альтернативными ей проектами (Содружество независимых государств (СНГ), Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Евразийского Союза или Шанхайской организации сотрудничества (ШОС)).

2. История и постсоветская ситуация

Для целей данной статьи, я предлагаю рассматривать историю как диалектически сложное сочетание дления и цезуры, которое одновременно — в социальной реальности и в нашем воображении — относится к прошлому и настоящему человечества, всех сообществ и каждого человека. Дление связано с коллективными усилиями людей проживать временные периоды в определенных местах (в малых локациях и больших регионах), оставляющими материальные и культурно-смысловые следы индивидуального и коллективного соприсутствия. Цезуры же — это моменты разрыва длящихся процессов, переживаемые и осмысляемые людьми как кризисы — социальные, политические, экономические или экологические — т. е. моменты, которые прерывают дление одних событий и открывают возможности для новых. Таким образом, дление — это исторический элемент, дающий человеческому творчеству место и время для реализации, а цезура — исторический элемент, позволяющий одной непрерывности полностью или частично прекратиться, и дающая новому длению возможность начаться. Взаимодействия и взаимоподрывы длений и цезур составляют структурную канву истории.

С точки зрения современной онтологии, история — это сеть, в которой акторами выступают люди, вещи и идеи в определенный исторический период, а также геоклиматические условия, в которых взаимодействуют люди, вещи и идеи12. В длении эти сети функционируют продуктивно, позволяя реализовываться существенным особенностям всех — человеческих и нечеловеческих — акторов во взаимо- и противодействии. Однако во время цезуры сети рвутся, а человеческие акторы (некие большие или малые группы, организованные вокруг некой исторически значимой идентичности, созданной этой или иными сосуществующими группами) переживают уникальный опыт встречи с Ничто. В момент этой встречи, Ничто полагает конец существованию и самоосознанию группы (как происходило со многими сообществами в прошлом) или нескольких групп (например, это может произойти в случае глобальной ядерной войны или экологической катастрофы). Но эта же встреча является экзистенциальным вызовом, который создает условия для выбора в пользу бытия, нового события и нового самопонимания, запускающего новое дление, структурированное новой сетью акторов. Именно тут сообщество может набросить в пустоту Ничто свой новый проект и наполнить его энергией человеческого существования, эффектами вещей и идей, а также теми возможностями, которые диктуют геоклиматические условия. Следовательно, история — это констелляция событий и повествований, а также их срывов, где различные акторы завершают, начинают и длят свои проекты, сосуществуют в сетях, а также рассказывают и пересказывают свои истории о них и себе.

Говоря о цезурах важно понимать, что они бывают весьма различными. В рамках естественной истории они происходят как жизненно важные радикальные изменения, подобные тем, что превращали один геологический период в другой и что существенно отражалось на формах жизни на планете Земля. Цезуры политической истории можно наблюдать в моменты войн или революций, приводящих к изменению демографии, социальных порядков или политических систем — и соответствующих представлений о них. Также важно помнить, что цезуры могут быть лишь попытками радикального конца и начала, но эти попытки не достигают необходимой глубины для того, чтобы разрыв какого-то исторического процесса произошел. В этих случаях энергия дления оказывается сильнее энергии цезуры, и процессы возрождаются после неудачной цезуры.

Ярким примером цезуры в социально-политической истории является момент 1989–1991 годов, когда распались «Восточный блок» и СССР. Для сообществ, живших между Адриатикой и Белым морем, от Альп до Камчатки, те несколько лет стали моментом переоценки своей недавней истории и связанных с нею идентичностей, отказа от политических систем, основанных на советском коммунистическом воображении, и, самое главное, для запуска новых коллективных социально-политических проектов, формирующих новый исторический период и связанные с ними акторные сети.

Постсоветский период начался с цезуры 1989–1991 годов, когда дление советского строя было нарушено, и открылись возможности для нового исторического периода со своим специфическим состоянием. Постсоветский период касался пространства, наполненного государствами, обществами и сообществами, которые сформировались после распада Советского Союза. Временные рамки этого периода ограничены примерно тридцатью годами между цезурой 1989–1991 годов и новой цезурой, проявившейся в большой российско-украинской войне в 2022 году. С точки зрения историософии, постсоветский период можно представить как время-пространство высвобождения энергии человеческого творчества в аспектах политики, гражданственности, религии, предпринимательства или этнонациональной эмансипации. Это творчество во многом вовлекало в акторные сети, функционировавшие на востоке Европы и севере Евразии, идеи и модели, порожденные западными обществами и сетями. Среди импортированных моделей, менявших жизнь и представления о ней в сообществах нашего региона, были либеральная демократия, свободный рынок, национальное государство и Европа как регион мира и сотрудничества. Для сообществ, проживавших в «Восточном блоке» и СССР, цезура 1989–1991 годов стала революционным моментом, открывшим возможности для построения функциональных демократий, открытых рыночных экономик, новых национальных государств и обществ, вдохновленных идеалами единой, свободной и мирной Европы.

Важно отметить, что само слово «постсоветское» означает в первую очередь антисоветское, противопоставляемое советскому как на практике, так и в политическом воображаемом. Другими словами, постсоветский период и его тетрада определялись двумя детерминанатами:

  1. преодолением травм, нанесенного советским коммунистическим воображением и практиками жизненным мирам и сообществам востока Европы и севера Евразии;

  2. поиском путей в будущее сообществ и сетей на основе эмансипации человеческого творчества, определяемого, увы, во многом первой детерминантой — отрицанием советского прошлого.

Исторические события и самоописания начальных лет постсоветского периода были крайне разнообразны, но очень сильно связаны с советским прошлым, которое одновременно воодушевляло и подавляло политическое воображение и творчество сообществ региона. Таким образом, четыре основных направления постсоветской трансформации — демократизация, «маркетизация», «национализация» и европеизация — понимались и практиковались травмированными индивидами, сообществами и акторными сетями.

Наконец, как показали события и нарративы постсоветского периода, цезура 1989–1991 годов имела разную глубину и по-разному обрывала советское дление в разных постсоветских сообществах. Эта цезура была разной в Алматы, Киеве, Москве, Риге или Тбилиси. Она сильно отличалась по своей специфике в отдаленных сельских районах и ведущих урбанистических центрах. Встреча с Ничто протекала по-разному в Сумгаите и Одессе, Владивостоке и Таллинне. И эти различия в глубине постсоветской цезуры влияли на динамику и результативность постсоветского транзита.

3. Динамика и результативность постсоветского транзита

3.1. Демократизация

Постсоветское государственное строительство и политические процессы на востоке Европы и севере Евразии запускались и долгое время происходили в рамках глобального процесса, называемого «третьей волной демократизации»13. Соответственно, разрушение политической системы и военной машины СССР дало возможность народам «соцлагеря» и распавшегося Союза реализовать свое политическое творчество: они получили исторический шанс построить государства, чья легитимность и эффективность представлялась связанной с принципами либеральной демократии и верховенства закона. Это означает, что новые государства — даже если они восстанавливали свою государственность революционной или межвоенной поры, как в Грузии, Латвии, Литве или Эстонии — замышлялись и создавались как республики с разделением трех ветвей власти, с делением органов власти на центральные и местные (самоуправляемые) и, памятуя о советском опыте, с сильной защитой прав человека и гражданских свобод. Новые государства создавались как политико-правовые системы, ориентированные на «западные демократии», но со своими собственными особенностями. Так, новые правовые и политические системы должны были гарантировать, что коммунистическая диктатура никогда не вернется. Или что одной политической партии и одной государственной идеологии никогда больше не будет позволено контролировать все ветви и центры власти, СМИ и общество в целом. Кроме того, новые партийные системы и возникающий идеологический плюрализм должны были создать сильных конкурентов любой радикальной политической группе с тоталитарными планами. А конституционная и правовая системы создавались для обеспечения как будущей свободы, так и невозврата к прошлому.

Если мы сравним индекс либеральной демократии14 пяти стран региона, отобранным по типу их постсоветской динамики, — скажем, Венгрии, Польши, России, Украины и Эстонии, то увидим, что в 1989–1991 годах и в первые годы после цезуры во всех случаях новые властные элиты и общества заложили основы для политических систем поддерживающих свободы и права граждан (см. график 1). Показатель либеральной демократии, измеряемый исследовательской группой «Разнообразия демократий», определяет, насколько политическая система уважает гражданские свободы, верховенство закона, независимую судебную систему и действенность системы сдержек и противовесов. График 1, таким образом, показывает, как развивающиеся государства институционализировались в соответствии с широко распространенными представлениями, связанными с третьей моделью демократизации. Либеральный принцип демократии, который придерживается «негативного» взгляда на политическую власть и судит о качестве демократии по ограничениям, налагаемым на правительство, является адекватным мерилом именно для постсоветского государственного строительства.

График 1. Индекс либеральной демократии для Венгрии, Польши, России, Украины и Эстонии, 1981–2021 гг.

График 1 также демонстрирует, что после начального этапа усилий по демократизации (1989–1991) путь пяти стран изменился. Эстония, Венгрия и Польша, как и многие другие страны этого типа, близкие к старым европейским демократиям, переживали более сильное тяготение к западным политическим и правовым системам, в связи с чем они продолжали дальнейшее внедрение выбранной модели, по крайней мере, в течение двух десятилетий (до 2008–2010 годов). Однако российский и украинский политические режимы, как и страны этого типа, начали менять свою приверженность к избранной модели уже в середине 1990-х годов, а в ХХI веке обе страны вступили с заметными автократическими тенденциями.

Ранняя постсоветская автократизация была столь же хрупкой, как и демократизация. Среди стран избранной пятерки автократизация была полностью реализована лишь в России во время правления Владимира Путина. В то же время общество Украины дважды продемонстрировало возвращение к демократическому выбору во время протестов (т. н. «майданов») 2004–2005 и 2013–2014 годов. В целом же, за последние тридцать лет украинское общество пережило две волны демократизации и два периода автократизации, в то время как население России живет в условиях продолжающегося автократического тренда уже более двадцати лет.

Впрочем, во втором десятилетии ХХI века тенденция демократизации теряет свою энергию не только в России (и в целом севере Евразии), но и в Центральной Европе. Если странам Балтии удалось сохранить свое либерально-демократическое качество по крайней мере до 2022 года, то Венгрия и Польша явно отказались от либеральной модели примерно с 2015 года. В этот момент посткоммунистический импульс либеральной демократизации ослаб, а «третья волна автократизации» склонила властные элиты региона к «иллиберальному повороту»15. В целом же, выходя за рамки измеряемой пятерки стран, можно утверждать, что политические системы востока Европы и севера Евразии разделились на три типа:

  1. государства, все еще отстаивающие достижения демократизации (страны Балтии и Молдова);

  2. нелиберальные демократии (большинство стран центральной и восточной Европы, Армения и Грузия);

  3. автократические и авторитарные государства (Азербайджан, Беларусь, Россия и все пять стран Центральной Азии16).

Итак, можно с уверенностью говорить, что во второй декаде ХХI века постсоветский либерально-демократический импульс был исчерпан и в нынешнее время не определяет политические процессы указанных стран.

3.2. Развитие постсоветских рыночных экономик

Постсоветская «маркетизация», т. е. развитие рыночных экономик и соответствующего ей экономического воображения и других элементов акторной сети, была направлена на создание новых экономических систем, ориентированных на неолиберальную рыночную модель и участие в глобальной экономике. Все общества постсоветского региона заплатили немалую цену за экономические преобразования, выразившуюся в огромных потерях ВВП и доходов домохозяйств в начале-середине 1990-х годов, а также в возврате к обществам, основанным на значительном расслоении на богатых и бедных17. Глубокие и всеобъемлющие экономические реформы предполагалось провести с помощью приватизации огромного социалистического индустриального наследия, создания предпринимательского класса и формирования экономически самодостаточных граждан-потребителей (так называемого «среднего класса»), которые не хотели бы зависеть от правительства и были бы движущей силой как рынка, так и спроса на демократические реформы. Таким образом, новая социально-экономическая структура с новыми классами была бы фактором, внедряющим практики свободы в политической и экономической сферах и предохраняющим от возвращения советских экономических принципов и моделей.

В большинстве случаев, до мирового финансового кризиса 2008 года большинство стран региона, включая Венгрию, Польшу, Россию и Эстонию, преодолели падение, обеспечили экономический рост на новой социально-экономической основе и значительно увеличили свой валовый продукт в конце постсоветского периода.

График 2. ВВП по ППС Венгрии, Польши, России, Украины и Эстонии, 1990–2021 гг.

Некоторые из постсоветских стран, включая Украину (данные о которой отражены в графике 2), Армению, Грузию и Молдову, не смогли создать экономические системы, которые позволили бы создать класс экономически самодостаточных граждан. Так, например, в Украине рост ВВП был крайне ограниченным, несмотря на приверженность ее населения демократическому выбору. Сочетание политической свободы и экономического неблагополучия дало возможность для возникновения сильной коррупции и становления влиятельной олигархии. Олигархические кланы организовали множество «патрональных пирамид», постоянная конкуренция которых не позволяла ни автократам, ни либеральным демократам полностью преуспеть в управлении Украиной18. Также олигархия не позволила экономической свободе закрепиться в Украине.

Экономическая свобода в Эстонии, Венгрии, Польше, России и Украине, 1995–2022 гг.

Если в западной и центральной Европе в послевоенный период (с 1945 года) демократия и рыночная экономика в целом поддерживали друг друга, то на востоке Европы и севере Евразии экономический рост способствовал созданию единой патрональной пирамиды и автократического режима19. Такие экономики поддерживали сворачивание раздельных ветвей власти в единую «властную вертикаль». Более того, чем дальше на восток от «старых демократий» Европы, тем менее экономически свободными были постсоветские общества. Таким образом, экономический успех не обязательно поддерживал политические и экономические свободы, а зачастую подавлял их. А экономическая свобода не обязательно обуславливала быстрый рост ВВП или политическую свободу, как видно из графика 320.

3.3. Развитие постсоветских наций

Третьим ключевым элементом постсоветского транзита была «национализация». Национализация — процесс укоренения новых государств в новых нациях. Обычно, под нацией понимают исторически сложившуюся устойчивую общность людей, возникшую на базе общего социального и культурного опыта. Но постсоветская национализация была весьма специфичной: государственное строительство совпадало тут с процессами разложения советской общности и возникновения новых национальных сообществ. Нации не успевали сформироваться до государственного строительства, а шли рука об руку — или в конкуренции друг с другом. Так, хрестоматийной являлась разница в национальном строительстве Украины и Беларуси. У первой национализация общества происходила относительно быстро, и зачастую подрывала развитие государственных институтов. Например, государственная бюрократия не успевала сложиться из-за частых ее сносов в результате майданов. В то же время, госучреждения Беларуси развивались быстрее, чем национализировалось общество. И хотя массовые белорусские протесты 2020 года показали высокий уровень социальной национализированности, государство выиграло у общества в противостоянии21.

Ожидалось, что постсоветская национализация будет способствовать делу свободы. Согласно постсоветскому воображению, успех демократических и рыночных реформ зависел от их стабильной поддержки устойчивым большинством населения. Было принято считать, что ограниченный национализм (будь то гражданский или этнический национализм) может создать такое большинство, а его идентичность будет поддерживать либеральную демократию и рыночную экономику — или, по крайней мере, не будет им враждебным22. Поэтому постсоветское государственное строительство велось не только и не столько на основе демократических и правовых принципов, сколько на основе национальной идентичности, обеспечивавшей среду для укоренения государственности, а также политической и экономической систем23. В рамках такого политического воображаемого, ориентированного на национальную идентичность, сложные государства — будь то Советский Союз, Югославская Федерация или даже двунациональная Чехословакия — не могли существовать. А идентичности, сфокусированные на воображаемом большинстве, маргинализировали этнические, лингвистические и конфессиональные группы.

В ХХI веке эти идентичности все более связывали себя с традицией и национал-консервативным воображением, сильно повлиявшим на постсоветские властные элиты и образовательные системы. Измерить национализацию в каком-нибудь «индексе национального строительства», кажется, невозможно. Однако своего рода мерилом этого процесса может служить быстрое и повсеместное принятие постсоветскими властными элитами логики национализма, проявившимся как в межэтничных и межгосударственных конфликтах 1990-х годов, так и в «конфликтах памятей» начала 2000х, а так и в понимании агрессии Российской Федерации против Украины в 2014 и 2022 годов24.

3.4. Постсоветская евроинтеграция

Новосозданные нации востока Европы и севера Евразии вступили в XXI век с национальными государствами, где противоречия между либеральной демократией и национализмом должны были быть сняты европеизацией. Европеизация, четвертая основная тенденция постсоветского транзита, была региональным и международным процессом, обеспечивавшим интеграцию политических и экономических систем, обществ и культур в едином культурно-правовом пространстве. Во многом внутриполитические процессы в посткоммунистичеких обществах происходили под влиянием той идеи, что европейские народы будут жить в общем пространстве мирного сосуществования. Проект «Единой Европы» (также известный как «Общий европейский дом») находился под сильным влиянием воображения поколения Горбачева-Коля (или Хабермаса-Яковлева)25. Согласно этой идее, будущая Европа должна была стать пространством мира и сотрудничества между народами от Дублина до Владивостока.

Однако в постсоветский период велась постоянная открытая или скрытая конкуренция за право реализовать проект единой Европы. Первой организацией, которая должна была воплотить это видение в жизнь, стал Совет Европы (СЕ). Эта межгосударственная организация продвигала либеральные демократические ценности и нормы, а также права человека, среди всех стран Европы от Британских островов до Дальнего Востока России. Примерно в 2003 году казалось, что СЕ действительно удалось достичь своей цели: за исключением Беларуси, все государства более или менее полно институционализировали основные нормы и ценности Совета Европы в своем законодательстве, и вошли в общие структуры организации26. Однако интеграция в рамках Совета Европы была формальной и ограниченной даже в период ее расцвета, а после российско-грузинской войны 2008 года и с началом Донбасской войны (2014–2022) невлиятельность этой организации становилась очевидной. Последним оплотом этого типа европеизации был Европейский Суд по правам человека, защищавший интересы граждан от их правительств, зачастую в самых неблагоприятных условиях. В 2022 году Российская Федерация вышла из Совета Европы, и организация продолжила свое существование как блюститель ценностей, теряющих значение в эпоху милитаризированной политики.

Европейский Союз реализовал гораздо более тесную и глубокую «европейскую интеграцию», но для гораздо меньшего числа постсоветских стран. К 2013 году ЕС удалось сблизить страны западной и центральной Европы и организовать их во всеобъемлющую интегрированную политическую, правовую, экономическую и финансовую систему. В союз вошли страны «Восточного блока», Балтийские страны, Словения и Хорватия. С 2021 года именно этот интеграционный проект расценивали в Москве как наиболее опасный для России и ее проектов «евразийского сближения»27. К 2022 году конфликт ЕС и агрессивной политики России (вместе с ее интеграционными проектами СНГ, Евразийского Союза, ОДКБ, ШОС и проч.) достиг пика, реализовавшегося в беспрецедентной поддержке Брюсселем Украины. Одно из измерений продолжающейся российско-украинской войны — противодействие европейской интеграции народов Армении, Грузии, Молдовы и Украины28.

Более противоречивую роль с точки зрения европеизации, играли НАТО и ОБСЕ. Эти организации касались вопросов безопасности, то есть отвечали за ту часть евроинтеграции, которая обеспечивала мирное сосуществование в регионе. Однако НАТО обеспечивало безопасность лишь части Европы, фактические имея отчасти альтернативный ЕС евроинтеграционный проект (т. н. «евроатлантическая интеграция»). Своеобразная «гармонизация» евроатлантической и европейской (продвигаемой ЕС) интеграций произошла уже в 2022 году, благодаря солидаризации Запада вокруг поддержки Украины. А ОБСЕ, бывшая блюстителем ценностей Хельсинского договора и платформой для постоянного диалога стран континента по вопросам мирного сосуществования, в 2022 году потеряла свое значение.

Сегодня можно констатировать, что, в отличие от национализации, европеизация — по крайней мере в том ее смысле, который был характерен для 1990–2000-х — потерпела неудачу еще до начала российско-украинской войны. В 2010-х европеизация становилась все более ориентированной на геополитику и геоэкономику, и все менее на вопросы свободы, права и мира29. А после начала российской войны против Украины, такие структуры, как СЕ и ОБСЕ, оставили попытки континентального диалога с агрессивной Россией и ее союзницей Беларусью. ЕС, ослабленный Brexit и социально-экономическими последствиями войны в Украине, пытается заново изобрести себя и свою роль для оставшейся Европы, одновременно переизобретая социально-экономическую модель и систему собственной безопасности.

4. Заключение и выводы

Таким образом, постсоветский импульс, реализовавшийся в тетраде процессов, потерял свою энергию и смысловые очертания. За последние девять лет, с момента незаконной аннексии Россией Крыма и до начала войны в Украине, Европа стала континентом, на котором ведется углубляющийся военный конфликт и который реорганизовал европейское пространство в соответствии с новой геополитической логикой30. Так завершился постсоветский период — это тридцатилетие, в течение которого народы восточной части Большой Европы продемонстрировали свою политическую деструктивность и креативность, свою способность воображать и действовать, а также свою приверженность свободе и процветанию — и бегство от них.

Термин «постсоветский» по-прежнему вызывает у многих из нас симптоматическое отвращение — особенно в последние десять лет, когда автократическая волна вернула к жизни многие советские практики в странах востока Европы и севера Евразии. Чем глубже общества нашего региона погружались в режим идеологической монополии, напоминающий советскую политическую культуру, тем жестче была наша реакция на упоминание «советского», даже с приставкой «пост». По моему мнению, этот симптом связан с тем, что некоторые элементы советской системы повсеместно пережили цезуру 1989–1991 годов: в одних странах эти элементы советского строя сохранились в маргинальных формах, а в других обществах, особенно в России и Беларуси, советские элементы были использованы для фундирования их нынешних политических порядков. Тем не менее, если отбросить идиосинкразию на слова, в термине «постсоветский» смысловое ударение находится именно на первой, а не на второй части слова. Термин постсоветский относится как к историческому периоду, так и к социальному опыту и к экзистенциальной ситуации, основанным на отказе от советских практик и ценностей, а также на трагичном опыте хрупкости свободы. Постсоветский период был прожит с усилиями, направленными на переоснование и переориентацию наших обществ и на создания новых социальных миров востока Европы и севера Евразии. Это был период преодоления советско-коммунистического наследия и его тоталитарного опыта. Но трагедия постсоветской эпохи — хрупкость ее достижений — проистекает из слишком большого влияния прошлого и слишком малой смелости в инновациях. Как показал бурный 2022 год, слишком много советских элементов пережили цезуру 1989–1991 годов.

Постсоветская эпоха завершилась неспровоцированным нападением Российской Федерации на Украину. Хотя военный конфликт в Украине начался в 2014 году, именно в феврале 2022 года были выпущены демоны исторической цезуры. Это событие ознаменовало разрыв постсоветской преемственности и привело в движение катастрофические процессы, которые изменили регион и повлияли на глобальный порядок, основанный на правилах. Российское вторжение в Украину в 2022 году стало сигналом о том, что постсоветский период и постсоветское пространство более не существуют. Вторжение продемонстрировало, что постсоветский импульс и реализующие его процессы больше не определяют жизнь народов региона. Вернее будет сказать, что в нашей части света и в наш исторический момент зарождаются новые периоды и регионы как в Европе, так и в Евразии. И сейчас самое время оглянуться назад и дать первые исторические оценки пути, пройденного восточноевропейскими и североевразийскими народами за последние три десятилетия.

Также ясно, что глобализированный миропорядок под руководством Запада остался в прошлом. Характер и качество дебатов на форуме G20 в 2022 году продемонстрировали растущие разногласия между странами «Большой Семерки» и остальными тринадцатью странами, напряженность между формирующимися блоками глобального Юга, фрагментацию глобальной экономики на экономические/финансовые зоны и т. д.

С началом войны в Украине европейский континент вновь был разделен «железным занавесом». Страны НАТО реорганизовали организацию вокруг новой миссии по защите стран центральной и западной Европы от российского экспансионизма. В настоящее время Европа переосмысливается и институционализируется как континент системных конфликтов и конкурирующих видений будущего. И в этой конкуренции постсоветское состояние стало прошлым, завершилось как исторический период, требующий осмысления и выведения уроков для будущих попыток построения свободных республик, а также инклюзивных экономик и обществ.

Библиография

Аузан, Александр. «Колея» российской модернизации // Общественные науки и современность. 2007. № 6. С. 54–60.

Аузан, Александр. Развитие и «колея» зависимости // Мировая экономика и международные отношения. 2017. Том 61. № 10. С. 96–105.

Гудков, Лев. Возвратный тоталитаризм. В 2 т. Москва: НЛО, 2022.

Иноземцев, Владислав. Демократия: насаждаемая и желанная. Удачи и провалы демократизации на рубеже тысячелетий // Вопросы философии. 2006. № 9. С. 34–46.

Минаков, Михаил. Диалектика современности в Восточной Европе: опыт социально-философского осмысления. Киев: Laurus, 2020.

Asanbekova, Dzhamilia et al. Political System in the Sovereign Kyrgyzstan // Open Journal of Political Science. 2021. Vol. 11. No. 2. P. 266–272.

Aslund, Anders. How capitalism was built: the transformation of Central and Eastern Europe, Russia, the Caucasus, and Central Asia. Cambridge: Cambridge University Press, 2013.

Avdaliani, Emil. The End of “Europe from Lisbon to Vladivostok” // The Bar Elan University, March 8, 2019. URL: https://besacenter.org/economic-space-lisbon-vladivostok/.

Bauer, Michael, Christoph Knill, and Diana Pitschel. Differential Europeanization in Eastern Europe: the impact of diverse EU regulatory governance patterns // Journal of European Integration. 2007. Vol. 29. No. 4. P. 405–423.

Berg‐Schlosser, Dirk. Determinants of democratic successes and failures in Africa // European Journal of Political Research. 2008. Vol. 47. No. 3. P. 269–306.

Bianchini, Stefano, and Mikhail Minakov. State-Building Politics after the Yugoslav and Soviet Collapse — The Western Balkans and Ukraine in a Comparative Perspective // Southeastern Europe. 2018. Vol. 42. No. 3. P. 291–304.

Brubaker, Rogers. Nationalizing states revisited: projects and processes of nationalization in post-Soviet states // Ethnic and Racial Studies. 2011. Vol. 34. No. 11. P. 1785-1814.

Brubaker, Rogers. Nationalizing states revisited: projects and processes of nationalization in post-Soviet states. In: Nationalism, ethnicity and boundaries. London: Routledge, 2014. P. 177–203.

Diamond, Larry, Juan J. Linz, and Seymour Martin Lipset, eds. Politics in Developing Countries. Boulder, CO: Lynne Rienner, 1996.

Diskin, A., Diskin, H., & Hazan, R. Y. Why democracies collapse: The reasons for democratic failure and success // International Political Science Review. 2005. Vol. 26. No. 3. P. 291–309

Fish, M. Steven. Democracy derailed in Russia: The failure of open politics. Cambridge University Press, 2005.

Gunitsky, Seva. Democratic waves in historical perspective // Perspectives on Politics. 2018. Vol. 16. No. 3. P. 634–651.

Hajda, Lubomyr. Ethnic politics and ethnic conflict in the USSR and the post-soviet states // Humboldt Journal of Social Relations. 1993. Vol. 2. No. 1. P. 193–278.

Hale, Henry E. Patronal politics: Eurasian regime dynamics in comparative perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

Hale, Henry E. Russian patronal politics beyond Putin // Daedalus. 2017. Vol. 146. No. 2. P. 30-40.

Halmai, Gábor. Illiberalism in East-Central Europe. In: Routledge Handbook of Illiberalism. London: Routledge, 2021. P. 813–821.

Hill, Fiona, and Angela Stent. The World Putin Wants: How Distortions About the Past Feed Delusions About the Future // Foreign Affairs. 2022. Vol. 101. P. 108–122.

Horvat, Pia, and Geoffrey Evans. Age, inequality, and reactions to marketization in post-communist Central and Eastern Europe // European Sociological Review. 2011. Vol. 27. No. 6. P. 708–727.

Huntington, Samuel. Democracy's third wave // Journal of Democracy. 1991. Vol. 2. No. 2. P. 12–34.

Inglehart, Ronald, and Christian Welzel. Changing mass priorities: The link between modernization and democracy // Perspectives on Politics. Fall 2010. Vol. 8. No. 2 P. 551–567.

Isakhan, Benjamin, ed. Edinburgh companion to the history of democracy. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2015.

Kasianov, Georgiy, and Philipp Ther, eds. A laboratory of transnational history: Ukraine and recent Ukrainian historiography. Budapest: Central European University Press, 2008.

Lavigne, Marie. The economics of transition: from socialist economy to market economy. New York: Bloomsbury Publishing, 1999.

Lührmann, Anna, and Staffan I. Lindberg. A third wave of autocratization is here: what is new about it? // Democratization. 2019. Vol. 26. No. 7. P. 1095–1113.

Lührmann, Anna, and Wolfgang Merkel. Resilience of Democracy: Responses to Illiberal and Authoritarian Challenges. New York: Routledge, 2023.

McFaul, Michael. Putin, Putinism, and the domestic determinants of Russian foreign policy // International Security. 2020. Vol. 45. No. 2. P. 95–139.

Minakov, Mikhail. Republic of clans: The evolution of the Ukrainian political system. In: Magyar, Ballint, ed. Stubborn structures: Reconceptualizing post-communist regimes. Budapest: CEU Press, 2019. P. 217–245.

Minakov, Mikhail. The Militarist Remapping of Europe and Northern Eurasia // Focus Ukraine, November 2, 2022. URL: https://www.wilsoncenter.org/blog-post/militarist-remapping-europe-and-northern-eurasia.

Minakov, Mikhail. The Protest Movements’ Opportunities and Outcomes: The Euromaidan and the Belarusian Protest–2020 Compared // Protest. 2022. Vol. 1. No. 2. P. 272–298.

Spada, P., and Ryan, M. (2017). The failure to examine failures in democratic innovation // Political Science & Politics. 2017. Vol. 50. No. 3. P. 772–778.

The Council of Europe at 70: Milestones and achievements // Council of Europe, May 5, 2019. URL: https://www.coe.int/en/web/secretary-general/-/the-council-of-europe-at-70-milestones-and-achievements.

Timuş, Natalia. Democracy for export: the Europeanisation of electoral laws in the East European neighbourhood // East European Politics. 2013. Vol. 29. No. 3. P. 289–304.

Tismaneanu, Vladimir. Fantasies of Salvation: Democracy, Nationalism, and Myth in Post-Communist Europe. Prinston: Prinston University Press, 2009.

Toria, Malkhaz, and Mykola Balaban. Narrating Conflicts in Post-Truth Era: Facing Revisionist Russia. Ukraine and Georgia in a Comparative Perspective. In: Jan Rydel, and Stefan Troebst, eds. Instrumentalizing the Past: The Impact of History on Contemporary International Conflicts. Stuttgart: Walter de Gruyter, 2022. P. 91–111.

Youngs, Richard. The New Patchwork Politics of Wider Europe // Centre for European Policy Studies, October 28, 2019. URL: https://3dcftas.eu/publications/the-new-patchwork-politics-of-wider-europe.


Старший научный сотрудник Международного научного центра им. В. Вилсона, профессор Свободного университета (Brīvā Universitāte, Латвия). [email protected]

Аннотация: Данная статья является попыткой философского осмысления постсоветского периода (1989–2022). Автор рассматривает становление, развитие и завершение периода в терминах «постсоветской тетрады», включающей демократизацию, развитие рыночных экономик, специфичное национальное строительство и интеграцию новых государств региона в рамках Европы. Основываясь на анализе динамики и результативности этих четырех процессов, автор приходит к выводу о завершении постсоветского периода в 2022 году и «хрупкости» политико-правовых оснований для свободы, заложенных постсоветским транзитом.

Ключевые слова: постсоветский транзит, история, цезура, демократизация, рынок, национализм, европеизация

DOI: 10.55167/103ed4b8ccaf

History and Freedom in Eastern Europe. Making Sense of the Post-Soviet Period

Mikhail Minakov, Senior Research Fellow at the V. W. Wilson International Center for Scholars, professor at Free University (Brīvā Universitāte, Latvia), [email protected]

Keywords: post-Soviet transit, history, caesura, democratization, market, nationalism, Europeanization.

Abstract: This article is an attempt at philosophical reflection on the post-Soviet period (1989–2022). The author considers the formation, development and completion of the period in terms of the “post-Soviet tetrad”, including democratization, the development of market economies, specific nation-building and the integration of new states of the region within Europe. Based on the analysis of the dynamics and effectiveness of these four processes, the author comes to the conclusion about the end of the post-Soviet period in 2022 and the “fragility” of the political and legal foundations for freedom laid by the post-Soviet transit.

Comments
0
comment
No comments here
Why not start the discussion?