Skip to main content

Об идеологическом оформлении авторитарных режимов

Published onFeb 10, 2023
Об идеологическом оформлении авторитарных режимов

Спустя примерно 30 лет после демонтажа однопартийного коммунистического режима государство в России вновь предприняло попытку создать подобие государственной политической идеологии и обосновать авторитарную власть и внешнюю экспансию. Формально совокупность тех установок, которые артикулировались государственными СМИ, не была обозначена как новая идеология. И более того: продолжала действовать норма части второй статьи 13 Конституции РФ, согласно которой «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Но в реальности российское государство примерно в 2012–2014 гг. приступило к широкой пропаганде новых обязательных установок и стало последовательно воплощать их в нормах законодательства. Эта пропаганда шла в течении нескольких лет до войны, развязанной режимом Путина против Украины, но во время войны она усилилась, несколько расширив арсенал идеологических установок. Они, в общем, не представляли стройной системы, и в некоторых случаях выглядели чересчур размыто. Но, как оказалось, с точки зрения эффективности пропаганды, это не так уж и важно.

Следует внимательнее присмотреться к данным установкам. Но вначале представляется целесообразным исследовать опыт других авторитарных режимов, также пытавшихся на разных этапах своего развития использовать обязательные для граждан идеологические постулаты. Опыт идеологизации политического режима в России при Путине следует рассмотреть в определенном историческом контексте. С учетом успехов и неудач других диктаторов на данном поприще.

1. Виды политических идеологий и авторитаризм

Выработка оригинальной государственной идеологии, как известно, не относится к числу неотъемлемых признаков авторитарных режимов. То есть, подобные режимы обычно не используют тех форм навязывания идей и учений, которые нам знакомы по советскому прошлому. У многих исследователей можно встретить вывод о том, что идеологический контроль над сферой культуры и СМИ, введение идеологических предметов в программы школ и университетов, идеологические требования к госслужащим и прочее — черты, присущие другому типу политических режимов, тоталитарному1.

И, в общем, с этим выводом мы не будем спорить. Но нужно признать, что и в условиях режимов, формировавшихся, прежде всего с целью обеспечения неограниченной власти одного лица (группы лиц), у этого лица (и его окружения) иногда возникает соблазн подкрепить свои идейные установки всей мощью государства. Государственная идеология, в таких случаях рассматривается как дополнительный инструмент, укрепляющий status quo.

В этой связи следует различать два подхода к оформлению идеологической позиции власти, два ряда случаев:

  1. Случаи, когда идейные установки главы режима (правящей группы) широко пропагандируются именно как установки правящей и доминирующей в государстве политической силы, но не становятся идеологией государства. Эти установки, как правило, и не образуют целостной идеологии.

  2. Случаи, когда подобные установки закрепляются в официальных актах государства — в законах или даже конституциях, и являются обязательными для граждан. В подобных ситуациях принято считать, что политический режим перерождается из авторитарного в тоталитарный — по крайней мере, явно приобретает тоталитарные черты. Исследователям такие случаи оставляют широкое поле для дискуссий на тему классификаций.

Политические режимы, существовавшие в Испании до 1975 года и в Португалии до 1976 года, включали такой элемент как государственная идеология, закрепленная в актах государства (в Португалии в конституции). В Египте при Г.-А. Насере и в Ливии при М. Каддафи определенные идеологии также находили отражение в конституциях и законах. Режимы, существовавшие на Филиппинах при Ф. Маркосе до 1986 года и в Индонезии при Сухарто до 1998 года, закрепляли в законах некоторые отдельные идеологические принципы, которые использовались для укрепления личной власти.

Из ныне действующих авторитарных режимов к подобным случаям можно отнести, пожалуй, лишь режим в Туркмении, сложившийся в конце 1990-х гг.

Несколько слов об основных типах идеологий, используемых авторитарными правителями — с точки зрения их содержания. Если мы говорим о второй половине ХХ века, то при всем разнообразии подобных режимов они обычно использовали один из двух наборов идеологических установок: традиционалистский (он же антикоммунистический) и прокоммунистический (или радикально-социалистический). В определенной мере выбор одного из этих двух вариантов был обусловлен межблоковым противостоянием, которым, вообще, в значительной мере было определено идейное содержание целой эпохи — второй половины XX века. Можно вспомнить и о попытках обоснования авторитарного режима с помощью какого-то третьего идеологического пути (например, идею «Джамахирии», выдвинутую диктатором Ливии). Но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что уйти от двух исходных идеологических моделей так и не удалось.

Несколько слов об общих для большинства рассматриваемых здесь режимов идеологических установках, которые находили ту или иную форму официального закрепления или одобрения.

Прежде всего, речь должна идти об оправдании диктатуры и диктаторских методов руководства, об отрицании демократических институтов. Главные оправдания сводились к тому, что жесткие меры — это защита общества от радикалов, от анархистских и революционных элементов, угрожающих правопорядку и стабильному экономическому развитию. Ограничения свобод, в том числе, свободы слова и права на митинги и демонстрации — адекватная цена того общественного спокойствия, которое является одной из целей авторитарных режимов. Другая идеологическая установка, более свойственная прокоммунистическим режимам, обосновывала запрет многопартийности преодолением раскола общества.

Еще одним объектом заботы являются традиционные верования граждан и положение доминирующей церкви. Авторитарные режимы, существовавшие в Латинской Америке и на Филиппинах, выступали в качестве главных приверженцев и защитников католической церкви. В Греции военная хунта соответственно защищала от анархистов и атеистов православную церковь.

При этом главным инструментом защиты всех упомянутых институтов выступает армия. Культ вооруженных сил и солдата-защитника спокойствия граждан был общей чертой идеологий почти всех рассматриваемых режимов.

Общей чертой идеологий всех подобных режимов, независимо от их разновидностей, выступает также культивирование тех или иных версий национализма. Конечно, это черта сильнее выражена в идеологиях традиционалистского типа.

Рассмотрим теперь некоторые конкретные примеры государственных идеологий (или попыток их создать) — в рамках авторитарных режимов.

2. Особенности государственных идеологий в Португалии и Испании

Испанский Каудильо Ф. Франко и португальский премьер-министр А. Салазар получили власть в результате военных переворотов и начали идеологическое оформление своих режимов еще в предвоенные годы — А. Салазар примерно с 1933 г., Ф. Франко — с 1939 г. Оба сохранили свою власть в годы войны, но позже были вынуждены адаптировать свои режимы к реалиям послевоенного мира. В некоторой мере это сказалось и на их государственных идеологиях. И испанский, и португальский опыт дают достаточно полное представление о том, как фактически оформляется и какую роль может играть государственная идеология в условиях режимов, сущностью которых является личная власть конкретной персоны. Испанское государство при Ф.Франко и португальское при А. Салазаре с учетом ряда их черт вполне могли бы считаться тоталитарными, и все же, важно подчеркнуть: особенности и судьбы этих диктатур были самым тесным образом связаны с личностями диктаторов. От их взглядов, предпочтений и настроений непосредственно зависело все течение государственной жизни. В том числе ее идеологическое декорирование.

В частности, Ф. Франко вполне произвольно вернул испанскому государству монархическую форму правления (вопреки настроениям многих своих соратников из «Испанской Фаланги»), выбрал себе наследника, принадлежащего к альфонсистской ветви династии испанских бурбонов и, юридически, оформил свое правление как регентство. Примерно так же он формировал и идеологическую основу своей диктатуры — исходя из собственных идейных предпочтений и прагматических соображений.

Так, религиозность диктатора находила отражение в том, что государственные и партийные документы упоминали о важной роли католической церкви. Строго говоря, у католицизма не было специфической политической доктрины, которая могла бы стать частью идеологии режима. Но церковь, безусловно, получила влияние на культурную жизнь страны — в частности, на развитие кинематографа и театра. Испанские художники определенно ощущали давление цензуры: некоторые известные художественные фильмы, снятые испанскими режиссерами и получившие международное признание, на родине оказались под запретом. В то же время, сам Ф.Франко мог при желании отменить любой запрет и снять любые ограничения. Он, например, весьма благожелательно относился к Сальвадору Дали, заказывал ему портрет внучки, выделил помещение для музея. Творчество С. Дали, как известно, вряд ли могло считаться образцом с точки зрения католической морали. Но художник, в свою очередь, выказывал почтение диктатору, что было куда важнее.

Важным элементом идеологии режима была идея государственного единства Испании, исключавшая любые формы автономии регионов — в первую очередь, Каталонии и Страны Басков. Тут следует помнить, что и гражданскую войну 1936–1939 гг. армия Ф. Франко вела под лозунгом борьбы с сепаратизмами всех видов. После укрепления режима было запрещено официальное использование баскского и каталанского языков. Ограничивались и запрещались и другие формы национальной самобытности (вплоть до каталонского национального танца «Сардана»).

Другим элементом государственной идеологии франкистской Испании стала одна из версий корпоративистского учения. Согласно ряду ее положений предприниматели, руководители компаний и наемные работники объединялись в профессиональные (либо отраслевые) структуры — корпорации. Последние подменяли и профсоюзы, и объединения предпринимателей. Идея корпораций противопоставлялась марксистской идее классовой борьбы (точнее, марксистской версии этой идеи). Хотя членство в корпорации особо не стесняло руководителей компаний и форм, вступление в нее считалось обязательным — постулат государственной идеологии исполнялся.

В Португалии примерно те же идеологические установки были — в отличие от Испании — закреплены в Конституции 1933 г., а также в ряде законодательных актов. Этим установкам, таким образом, был придан статус норм закона. В этом смысле политический режим А. Салазара, действительно был мало чем отличим от тоталитарного режима. Для его обозначения было введено специальное понятие — «Estado Novo» («новое государство»).

Государственная идеология при А. Салазаре, признавая важную роль католической церкви, все же устанавливала отделение церкви от государства — что и было закреплено в ст. 46 Конституции. Придавая большое значение идее величия португальской нации, данная идеология, тем не менее, отрицала расизм и расовые теории. Вероятно, тут большое значение имели отношения с бывшей колонией, большой португалоязычной многонациональной страной — Бразилией. Государственный национализм в Португалии нашел отражение в своеобразной доктрине лузотропикализма, подразумевавшей органическое (или семейное) единство португальцев и народов португальских колоний. Лузотропикализм оправдывал цивилизационную миссию португальских колонизаторов, в частности, тем, что на колонизуемых территориях устанавливалась расовая демократия, то есть фактическое равенство рас. На самом деле, в данной доктрине все же угадывалась мысль о естественной иерархии: белые португальцы в этой дружной португалоязычной «семье» все же могли чувствовать себя хозяевами, а небелые, скорее, слугами. Так или иначе эти идеи, нашедшие в частности, выражение в работах бразильского писателя Ж. Фрейре пришлись по душе Салазару и его приближенным.

Корпоративизм в Португалии также нашел выражение в специальном законодательном акте — Национальном трудовом статусе.

Нет сомнений в том, что та идеология, которая была закреплена в Португалии в качестве официальной, при всей схожести с идеологиями фашистских Италии, национал-социалистической Германии и франкистской Испании, несла на себе отпечаток личности диктатора — Антонио Салазара. Позднейшие коррективы в нее вносились также в соответствии с тактикой и вкусами диктатора.

3. Опыт авторитарных режимов Индонезии, Филиппин и Греции

Вообще, мода на государственную идеологию, заданная коммунистическим режимом в СССР и усвоенная фашистскими государствами, к 60-м годам XX века, хоть и утратила былое влияние, но еще не сошла на нет. Диктатор Индонезии Сухарто, будучи человеком, весьма прагматичным, все же счел нужным обозначить идеологическую базу своего режима (когда Ф. Франко и А. Салазар были еще живы). Он использовал для этого принципы «Панча», провозглашенные еще в 1945 г. первым президентом страны Сухарто. Указанные предельно общие принципы (такие как «вера в единого Бога, единство страны, социальная справедливость» и пр.). Генерал Сухарто дополнил актуальной идеей «двойной функции» или «священной миссии» армии. Военные должны были помимо защиты страны от внешних угроз заниматься и участием в социально-экономической жизни страны. И, тем самым, поддерживать стабильность ее развития. Эта идеологическая установка получила очень конкретные воплощения. За представителями армии, согласно закону о выборах 1968 г., резервировалось 22% всех мест в Совете народных представителей (парламента) и 33% мест в Народном консультативном Конгрессе (формально, в высшем органе государственной власти, созываемом не реже одного раза в пять лет). Кроме этого, силовые структуры получили право брать под контроль крупные предприятия — воплощение мечты многих генералов.

К середине 1980-х годов режим Сухарто дозрел до провозглашения «единого принципа». Согласно ему, политическим партиям (коих осталось три) и всем гражданам было запрещено придерживаться каких-либо иных мировоззрений помимо идей «Панча Сила».

К тому времени индонезийский режим официально обозначался как «новый порядок».

Идеология режима Ф. Маркоса на Филиппинах формировалась, примерно, в те же годы. За спиной Ф. Маркоса тоже была успешная военная карьера, но кроме того и две победы на президентских выборах. В связи с чем идеологическое оформление его правления предполагало широкое использование слов «демократия», «демократическая революция», «воля народа» и т. п. Программная работа Ф.Маркоса, вышедшая в 1971 году — за год до введения им чрезвычайного положения — называлась «Революция сегодня — это демократия»2. По методологии и идейному содержанию она была крайне эклектична как всякое писание диктатора (или человека, собирающегося стать диктатором), стремящегося угодить всем наиболее важным электоральным группам. Филиппинцам левых взглядов книга предлагала цитаты из «Манифеста коммунистической партии», католикам — высказывания папы римского Павла VI. Все же сущностью данного идеологического винегрета следует считать изощренное лицемерие. Обозначив в качестве одной из целей своего правления защиту прав человека, филиппинский диктатор репрессировал всех (или почти всех) своих политических оппонентов, установил жесткий контроль над СМИ. По примеру индонезийского диктатора филиппинский провозгласил своей важнейшей целью построение «нового общества». И, в сущности, к началу 80-х годов дал понять, что цель эта достигнута. В связи с чем в идеологический оборот были запущены понятия «вождь нации» и «отец народа» — титулы Маркоса.

Лицемерие и прагматизм филиппинского диктатора не были свойственны идеологии режима «черных полковников» в Греции в 1967–1974 годах. Свою сущностную идейную позицию — консервативно-националистическую — они стремились выразить так же четко, как и идеологи режимов Ф. Франко и А. Салазара. Они не учитывали, правда, что Европа 1960–1970 годов — в том числе и сама Греция — уже сильно отличалась от довоенного мира.

Целью своего переворота — в терминах официальной идеологии, «революции 21 апреля» — руководители режима видели «национальное возрождение» и построение «Великой Греции». Себя правящая группа во главе с Г. Пападопулосом, именовала «национальным революционным правительством». Революционная риторика должна была обрамлять и защищать вполне традиционные ценности. Прежде всего — доминирующую роль Греческой православной церкви. Православие и до переворота являлось государственной религией Греции, но идеология режима предполагала еще более тесные церковно-государственные отношения3. Православные священники получили статус государственных служащих и гарантированную государством зарплату. Из бюджета регулярно выделялись значительные средства на строительство храмов. Государство взяло на себя и финансирование духовных академий, пытаясь также влиять на то, чтобы приходы возглавлялись священниками с консервативно-националистическим мировоззрением, полностью лояльными режиму.

Все явления культурной жизни оценивались режимом и церковью с крайне консервативных общих позиций. Враждебными православной традиции и национальной культуре объявлялись различные формы популярной западной культуры, в том числе, рок-музыка, движение хиппи, атеизм. Литературные и сценические произведения подвергались цензуре.

Идеологи режима охотно использовали понятие «национальный дух», заимствованное ранее из немецкой философии. «Нация» понималась идеологами режима в духе французского традиционализма де Местра — как совокупность всех поколений греков, начиная с V–VI веков до Рождества Христова. Один из главных слоганов режима звучал как выражение крайнего национализма — «Греция для греков-христиан». При этом явных проявлений расизма или антисемитизма, а также выпадов против демократии эти идеологи избегали. Они все же нуждались в поддержке западных союзников.

Но, во всяком случае, с апреля 1967 года в Греции, на родине самой идеи демократии была запрещена деятельность всех политических партий, а СМИ оказались под жестким идеологическим контролем. Правда, этот контроль не означал полного подчинения редакций государству как в СССР.

Демократический режим, существовавший в Греции до апреля 1967 г. критиковался как продажный, коррумпированный и выражавший интерес лишь кучки политиканов. Для его обозначения был введен термин «старо-партизм». С точки зрения «черных полковников» этот «старый» режим допустил образование «анархо-коммунистического заговора», угрожавшего самому греческому государству, именно для ликвидации данного заговора потребовалась и «революция»4.

Предполагалось, что идеология «черных полковников» предложит какие-то новые основы для новой греческой демократии. Но ожидание этой «новой демократии» затянулось до падения режима.

С теоретической точки зрения идеологи режима должны были бы защищать идею монархии. Но поскольку отношения с реальным королем у членов правящей группы не сложились, монархизм был постепенно удален из идейного арсенала. А в 1973 г. по результатам общенационального референдума монархия в Греции была отменена.

Особенности идеологии «режима полковников» должны были доводиться до старшеклассников в гимназиях: в школьные программы был введен специальный предмет, посвященный «революции 21 апреля», были также пересмотрены учебники по истории и литературе.

Несмотря на идею построения Великой Греции, лидеры режима «черных полковников» изначально не декларировали намерений расширять территорию государства. Но по мере снижения популярности режима и сужения его социальной базы, в пропагандистском обороте все чаще стала использоваться идея «энозиса» — присоединения Кипра. После смещения Г. Пападопулоса и захвата лидерской позиции Иоаннидисом данная идея была выдвинута на первый план. Предполагалось, что движущей силой «энозиса» будет воля греческого большинства острова. Эту волю предполагалось подкрепить действиями вооруженных формирований греческой общины. На какое-то время задача присоединения Кипра оказалась главной в идейном оснащении режима. Но, как известно, эта идея и привела, в конечном счете, к краху диктатуры.

4. Диктатуры Латинской Америки: идеологии на втором плане

В отличие от греческих «черных полковников» лидеры авторитарных режимов Бразилии, Чили и Аргентины, возникших и существовавших примерно в те же годы, не придавали идеологическому оформлению специального значения, не делали идеологию и пропаганду важным направлением внутренней политики5. Безусловно, эти режимы контролировали СМИ и преследовали журналистов и писателей, критиковавших власть. Но конструирование целостной государственной идеологической программы лидерам этих режимов не было свойственно. Прежде всего, потому что свои главные задачи они воспринимали как охранительство или защиту: защиту от коммунистического движения и идеологии. (Как раз создание целостных государственных идеологий считалось свойством коммунистических режимов.) Но все же помимо своего жесткого и агрессивного антикоммунизма южноамериканские диктаторы обычно достаточно четко обозначали — в официальных документах и выступлениях — некоторые свои важнейшие идейные установки. Речь шла об установках-принципах, ради которых, собственно и устанавливались авторитарные режимы и проводились репрессии. Обычно говорилось о защите частной собственности (подразумевалось и предпринимательство) и традиционной религии. В Бразилии и (в какой-то мере) в Чили эти установки дополнялись еще и идеей технологической модернизации. Бразильские авторитарные лидеры неоднократно заявляли о необходимости развития любой ценой, о том, что с помощью диктатуры можно вытащить страну из отсталости. Что касается репрессий, то они рассматривались главами режима как адекватная цена за реализацию экономических мер, позволяющих защищать частную собственность и создавать условия для развития предпринимательства. Эти лидеры также представляли себя защитниками и хранителями религиозных ценностей — которые в данной их трактовке требовали крутых мер, против тех, кого «хранители» считали врагами религии и идеи собственности.

Данные установки нужно рассматривать в определенном историческом контексте. В частности, авторитарные лидеры Бразилии, Аргентины, Чили, Парагвая ссылались на негативный пример коммунистического режима на Кубе, где были национализированы почти все частные предприятия, а оппозиция подавлялась не менее жестоко. Лидеры авторитарных режимов предлагали, таким образом рассматривать себя, как альтернативу реализации кубинского сценария по всей Южной Америке. Они, конечно, преувеличивали эту угрозу. Но данная аргументация все же работала.

Так называемая холодная война, порожденная межблоковым противостоянием 1950–1980-х гг., распространяла атмосферу идеологической вражды на общественную жизнь очень многих стран, в том числе, южноамериканских и азиатских государств.

5. Идеологизация в исламских странах

Отдельно в данном контексте следует упомянуть случаи использования широкой исламизации общественной жизни в целях создания идеологической базы авторитарных режимов. В первую очередь речь должна тут идти о режиме генерала Зии-уль-Хака в Пакистане, существовавшем с 1977 по 1988 гг. Хронологически исламизация государства в рамках политики генерала Зии предшествовала иранской революции и, может считаться, вероятно, предвестником того, что позже назовут «исламским возрождением конца XX века». Генерал использовал реальный рост интереса к традиционным и радикальным формам ислама в Пакистане в 1970-х годах. Этот процесс охватывал лишь часть пакистанского общества, не затрагивая те его слои, которые вовсе не желали возврата к средневековым нормам. Но генералу важно было опереться на традиционалистов. Им была обозначена цель — построение «подлинно исламского общества». С учетом этой цели в законодательство были инкорпорированы некоторые нормы Шариата, были введены традиционные наказания за некоторые преступления. При Верховном Суде был создан Федеральный шариатский суд, наделенный правом объявлять недействительным любой закон, противоречащий, по его мнению, исламу. В годы правления генерала были пересмотрены школьные учебники с точки зрения их соответствия исламу. В армии в каждом подразделении появились муллы, а английский язык был повсеместно заменен урду.

Следует еще раз подчеркнуть, что у значительной части общества исламизация вызвала раздражение. Но после введения в 1979 г. советских войск в Афганистан режим генерала получил дополнительный импульс для укрепления. Возросла его значимость в глазах элиты США, считавшей необходимым препятствовать экспансии СССР, и еще не замечавшей угрозы радикального ислама.

Выше речь шла об идеологизированных авторитарных режимах, которые в условиях межблокового противостояния ориентировались на США и их союзников (блок капиталистических или даже «империалистических» государств по терминологии, принятой тогда в СССР). Следует кратко обозначить и идеологию некоторых политических режимов, относивших себя к противоположному лагерю — связанному с Советским Союзом.

Следует упомянуть, прежде всего, Египет и Ливию. У этих режимов схожие обстоятельства рождения и немало общих черт в том, что касается организации власти и ее идеологического оформления. Что можно считать вполне логичным, поскольку один диктатор (ливийский) был почитателем и последователем другого (египетского). Оба режима возникли после военных антимонархических переворотов (в Египте в 1952 г., в Ливии в 1969 г.). В обоих случаях авторитарная власть монарха была замещена еще более авторитарной властью «лидера революции», и в обоих случаях эти лидеры после некоторых колебаний начинали воспроизводить — с учетом национальных специфик и в некоторых чертах — идеологическую модель (модель взаимодействия государства, доминирующей партии и ее идеологии) Советского Союза, которую принято было называть «социалистической». Чуть позже данную модель в СССР стали именовать «социалистической ориентацией». Советские лидеры в этой связи считали данные режимы идеологически близкими и оказывали им разностороннюю поддержку.

Идеологическая база авторитарного режима, возникшего в Египте после переворота 1952 г., оформлялась примерно в течение десятилетия. Лидеру режима Гамалю Абдель Насеру потребовалась пара лет, чтобы стать единоличным правителем, устранив конкурентов, и еще два-три года, чтобы определиться с внешнеполитической стратегией. После того как в 1956 г. СССР поддержал Египет в ходе войны, связанной с национализацией Суэцкого канала, выбор лидера Египта был предрешен. Он стал заявлять о необходимости строительства социализма и социалистического государства — подразумевалось, что по образцу СССР. Внешнеполитический выбор обусловил выбор идеологический.

Некоторые предпосылки для этого уже были. Изначально режим, установившийся в 1952 г., использовал сильные антианглийские настроения в египетском обществе. У многих египтян вызывало раздражение то, что и после обретения независимости их страна оставалась в экономической зависимости от Великобритании, от британского и вообще европейского бизнеса. Отвечая этим настроениям, Насер национализировал в 1956–1957 гг. не только Суэцкий канал, но и имущество сотен английских (а заодно и французский и иных) частных компаний. Вопрос о том, насколько эти мероприятия улучшили состояние экономики Египта, мы тут выносим за скобки. Но данный курс был обозначен в Каире и Москве как антиимпериалистический. В книге Насера «Философия революции» (1954) можно было найти обоснование этого курса, а также претензий Египта на лидерство в арабском и мусульманском мире. Панарабизм тут рассматривался как форма антиимпериализма.

Сразу после переворота 1952 г. Насер и его сторонники стали искать форму идеологического обоснования своей монополии на власть. В Конституцию Египта 1953 г. была включена норма, запрещавшая деятельность политических партий. Это оправдывалось тем, что партии раскалывают общество, вызывая вражду между различными ее слоями и классами. При этом допускалось создание организации, выражающей интересы «всего народа». С 1953 по 1957 гг. такую роль выполняла партия «Освобождение», с 1957 г. — организация «Национальный союз». С 1961 г. Насер начал корректировать идеологию своего режима и сам режим в значительном соответствии с советской моделью. Лидером Египта были приняты такие важные элементы сталинской, по сути, модели социализма как руководящая роль единственной партии, и национализация крупной промышленности. В то же время, лидер режима выступал в защиту частных предпринимателей (лояльных режиму) и традиционной религии египтян — ислама. При этом Египет формально оставался светским государством, а радикальные мусульманские организации (вроде «Братьев-мусульман») — под запретом.

С конца 1961 г. Насер приступил к созданию новой идеологизированной партии — Арабского социалистического союза (АСС). Ее создание, как единственной и правящей партии, было одобрено Национальным конгрессом — собранием, выборы в которое проходили без всяких политических партий, но по куриям: от рабочих, крестьян, предпринимателей, интеллигенции, студентов и женщин. Целью АСС был провозглашен социализм. Вообще, на его построение отводилось не менее десяти лет. Но в Конституции 1964 г. Египет уже был провозглашен «демократическим социалистическим государством».

Доктрина «арабского социализма» некоторое время использовалась еще и преемником Насера — Анваром Садатом. Но примерно через пять лет от нее, как и от сотрудничества с СССР, решено было отказаться.

Концепция «ливийской Джамахирии», предложенная ливийскому обществу (без права на отказ) диктатором Муамаром Каддафи, в определенной мере учитывала опыт СССР, но и опыт Египта времен Насера. Каддафи шел уже проторенной дорогой. С другой стороны, он мог учесть и чужие ошибки. Его главный идеологический труд — «Зеленая книга» вышел в ту пору, когда в Египте уже отказывались от социалистического проекта. Каддафи все же включил в название своего государства, «Джамахирии» слово «социалистическая». Но при этом предусмотрел важную роль шариата в правовой системе. Ислам был объявлен государственной религией.

«Джамахирия» формально означала систему выборных органов народного самоуправления («народных конгрессов»), выстроенную пирамидально. При этом должность главы государства по верхушке пирамиды вовсе отсутствовала. Однако вся эта система представительств на практике дублировалась системой «революционных комитетов» (ревкомов), возглавляемых «революционным руководством». Во главе последнего находился, разумеется, «лидер революции» Каддафи. Таким образом, символически отказавшись от государственных постов, он сохранил абсолютную власть. Тому, кто был знаком с опытом власти генерального секретаря ЦК ВКП(б) (КПСС), особенно, в те годы, когда эту должность не совмещали ни с одним из высших постов в государстве, всю эту ливийскую конструкцию трудно было признать оригинальной. Система «ревкомов», по сути дела, выполняла роль «руководящей и направляющей» партии. Естественно, во главе с бессменным лидером.

Адепты данной идеологии, пропагандисты Каддафи вели активную агитационную работу в других арабских государствах. Но, в целом, без особого успеха.

Некоторые выводы из сказанного. В подавляющем большинстве случаев навязанные властью государственные идеологии утрачивали свое влияние и статус, как только уходил (из политики или из жизни) главный носитель власти. Судьба идеологии оказывалась тесно связана с судьбой диктаторов (как в Египте, Греции, в Индонезии, на Филиппинах, в Ливии и т. д.). Все попытки конструировать в сложных, многослойных обществах — тем более, переживающих внутреннюю борьбу или даже раскол — единые, навязываемые сверху идеологии, заканчивались крахом. Поскольку авторитарные режимы, в отличие от тоталитарных, в основном не вмешивались в те сферы жизни, которые не были непосредственно связаны с политикой, процесс идеологизации мог и не затрагивать значительные общественные группы. В этих обществах очень многие все же оставались (могли оставаться) равнодушными к идеям вождей. При этом вожди обычно не посягали на незыблемость традиционных религий.

Нужно отметить, что иногда созданная одним диктатором ниша государственной идеологии могла использоваться другим диктатором для насаждения другого набора идей, соответствующих его вкусам, взглядам или новой политической конъюнктуре (как в Египте при А. Садате, преемнике Насера или в Туркменистане при Бердымухамедове, преемнике Ниязова).

Еще одна интересная деталь. Иногда популярность лидера, насаждавшего определенную идеологию, может сохраняться дольше, нежели влияние этой идеологии. При авторитарных правлениях харизма обычно важнее идеи. В частности, популярность Г.-А. Насера в Египте и Сухарто в Индонезии все еще достаточно высока. Хотя использовавшиеся ими идеологемы почти или вовсе забыты.

6. Об идеологии режима Путина в Российской Федерации

Усиление государственной пропаганды новых идеологических установок стало заметным после начала третьего президентского срока Владимира Путина, вернувшегося в 2012 году на позицию главы государства после четырехлетнего пребывания на этой позиции Дмитрия Медведева. При Медведеве несколько ослабло давление на независимые СМИ, а в уголовно-процессуальном законодательстве появились дополнительные гарантии от произвола силовых структур. В целом, этот период оказался связан с ростом надежд наиболее образованного слоя граждан на постепенную модернизацию экономики и государства, то есть, на расширение сферы свобод. В итоге, очередные выборы в Государственную Думу, в ходе которых власть привычно использовала фальсификации, привели к массовым протестам в Москве и некоторых других городах — в конце 2011 и в начале 2012 гг. Вероятно, Путин, вернувший себе президентский статус, почувствовал угрозу для себя и своей группы. Среди мер, которые данная группа поспешила принять, была и активная мобилизация сторонников власти (в том числе и в виде массовых митингов), и декларирование основ некоей властной идеологии. То есть, для группировки Путина идеологизация была изначально, скорее, ситуативной реакцией. Нужно отметить, что идеологические установки, нацеленные, в сущности, на укрепление авторитарной власти, не были представлены в виде какой-то целостной системы и даже не были вполне четко сформулированы. Но они сразу нашли отражение в текущем законодательстве.

В середине 2012 г. в законодательстве появилась конструкция «организация, выполняющая функции иностранного агента». Она стала использоваться против общественных организаций, которые представлялись власти неблагонадежными. Далее в течении последующих десяти лет данная конструкция была применена и в отношении СМИ, и в отношении физических лиц, которые были ограничены в ряде прав и были обязаны маркировать свою информационную продукцию. Данная конструкция, по сути, выражала установку, не раз озвученную самим Путиным: внешнее враждебное окружение пытается навязать России чуждые ценности и сдержать ее развитие.

Несколькими годами позже в ряде законов и подзаконных актов было конкретизировано название, по крайней мере, одного государства, составляющее это враждебное окружение. В частности, в указе Президента РФ «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» от 9 ноября 2022 г. говорилось о представляющих угрозу действиях «Соединенных Штатов Америки и других недружественных государств».

В отличие от идеологических установок советской эпохи новые установки не акцентировали внимание на «буржуазном» или «капиталистическом» характере противостоящих Российскому государству иностранных государств. Речь шла уже не противостоянии капитализма социализму, но о противоречии геополитических интересов, об угрозе, носящей военно-политический характер. При этом противостоящими России оказывались, в целом, те же государства, которые считались идеологическими недругами бывшего СССР — прежде всего, США и государства Европы. На сей раз речь шла уже обо всей Европе, а не только о ее западной части. В число враждебных попали и союзники названных держав в восточном полушарии — Япония и Австралия. Но обобщенно в пропагандистских программах все сообщество враждебных государств — от Канады до Австралии стали именовать «Запад». Отметим, что этот термин использовался в качестве эквивалента термина «мир капитализма» и в эпоху СССР. Можно предположить, что советское образование и воспитание людей из окружения российского диктатора все же сыграло свою роль в определении образа врага.

Другой важной установкой — примерно с 2008 года — оказалась ориентация на агрессивную внешнюю политику. Она потребовала переоценки некоторых исторических событий. Речь шла, в основном, о периоде, предшествовавшем Второй Мировой войне, и поствоенной эпохе. Официальная пропаганда, по сути, вернулась к советской версии истории, утверждая, что советско-германский пакт 1939 года был дипломатическим успехом СССР, что страны Балтии были присоединены чуть ли не по их желанию, а нападение на Польшу и Финляндию было формой защиты национальных интересов. Соответственно в Уголовный кодекс была введена новая статья 354.1 об ответственности за распространение «заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны». Позже была введена административная ответственность за публичное отождествление роли СССР и фашистской Германии, европейских стран оси в ходе Второй мировой войны.

Суть этого государственного диктата в области исторических дискуссий заключалась, на самом деле, в оправдании и обосновании агрессивной политики сталинского СССР. Российский диктатор примеривался к новой завоевательной стратегии, но до поры до времени это было не вполне ясно.

Еще одна идеологическая установка, выработанная еще раньше, была связана с выхолащиванием всех демократических институтов: независимых судов, СМИ, многопартийности, парламентаризма и т. д. Суть ее пропаганда (и лично президент В. Путин) постоянно обозначали с помощью слов «суверенитет» или «укрепление суверенитета». На первых порах использовался также термин «суверенная демократия». На самом деле, проблематика суверенитета тут не была главным. И при Ельцине Российская Федерация обладала независимостью при определении своей внутренней и внешней политики. Речь шла о том, что группа Путина выстраивала авторитарный режим и стремилась к тому, чтобы он находился вне какого бы то ни было контроля, вне ограничений — внутренних либо внешних. «Суверенная демократия» означала апологию бесконтрольной и безраздельной власти диктатора, прикрытой некоторыми декорациями.

Антидемократизм, как это всегда бывало в условиях диктаторских режимов, черпал дополнительные обоснования в утверждениях пропаганды о происках внешних врагов и величии вождя. Поскольку к внешним врагам в эту пору оказались отнесены и некоторые народы, населявшие бывшие советские республики (Украину, Латвию, Литву и Эстонию, Грузию, Молдову), то в целом эти установки вполне могли быть оценены как имперский национализм. Само по себе слово «национализм» все еще не использовалось пропагандой в позитивном контексте, но суть дела это не меняло. Государственные телеканалы, используя те или иные информационные поводы, открыто разжигали ненависть к украинцам, латышам, литовцам, эстонцам, грузинам.

Можно предположить, что с какого-то момента среди тех, кто предлагал диктатору новые идеологемы, стала популярна идея, согласно которой, на упаковке всего этого товара можно было бы поставить шифр «защита традиционных ценностей». Для этого потребовалось средство, также неплохо работавшее в советскую эпоху: давление (по крайней мере, пропагандистское, но не только) на сексуальные меньшинства. Формально в законодательство (в Кодекс об административных правонарушениях и в закон об информации) были введены нормы, предусматривавшие ответственность за «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений и предпочтений» сначала среди несовершеннолетних, позже в любой социальной среде. После отмены в 1993 г. нормы советского уголовного кодекса об ответственности за «мужеложство» это был самый серьезный новый шаг, направленный против сексуальных меньшинств. Данная мера выглядела нелепо и странновато, но она позволяла говорить именно о «ценностях», не сводя всю идейную конструкцию к прославлению внешней агрессии.

Религиозная проблематика и религиозные обоснования играли тут второстепенную роль. Но поскольку руководство Московского патриархата Русской Православной Церкви выбрало позицию полной поддержки политического режима, то демонстративные встречи главы государства и главы церкви служили дополнительными факторами устойчивости выбранного идеологического курса.

Разумеется, при всем этом, новая идеология не выглядела сколь-нибудь целостно. Формально продолжала действовать Конституция 1993 г., относившая к основам конституционного строя идеи демократии, правового государства, прав и свобод человека и другие принципы уже не имеющие ничего общего с российской действительностью. Идеологические установки режима регулярно звучали в пропагандистских программах, но точного выражения в каких-либо программных документах не получали. В упомянутом президентском указе от 9 ноября 2022 г. эти установки было нелегко выловить среди дежурных духоподъемных слов («…К традиционным ценностям относятся жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству и ответственность за его судьбу, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений, единство народов России…»). И следует еще раз подчеркнуть: никакого широкого общественного запроса на новую государственную идеологию, по нашему мнению, не было. Речь шла, в основном, об одном из инструментов власти, которым можно было бы оперативно пользоваться с учетом тактических политических целей.

И, как показала практика, целостность и внятность идеологических установок — вовсе не главные условия их действенности. Да, этот набор является для политического режима подручным инструментом для решения меняющихся политических задач. Но напористая пропаганда должна была компенсировать нехватку целостности, и на данный момент очевидно, что эта пропаганда дает свои результаты.

После начала войны против Украины роль идеологического обоснования агрессивного поведения государства явно усилилась, некоторые элементы данной квазидеологии были развернуты. В частности, распоряжением правительства РФ от 5 марта 2022 года № 430-р был предусмотрен перечень «недружественных стран», в котором состояли все (!) государства Европейского Союза, а также еще 21 государство, включая Японию и Австралию. В этой связи тезис государственный пропаганды о том, что мы «воюем со всем миром» был в определенной мере раскрыт.

До такого не доходил еще ни один авторитарный режим, из тех, о которых речь шла выше.

В общем, весь этот набор установок мог быть оценен и классифицирован — даже с помощью традиционных критериев, выработанных в ХХ веке — как правый радикализм. Но речь идет о таком правом радикализме, который парадоксальным образом черпает аргументацию и символы в советской эпохе и советском слое сознания части граждан. И в этом плане он ближе не к европейскому национал-социализму, но, скорее, к русскому национал-большевизму.

На наш взгляд, вся идеологическая продукция, выработанная авторитарным политическим режимом в России в первые два десятилетия ХХI века, может быть признана продуктом разложения тоталитарного режима, существовавшего почти 70 лет. Этот тоталитарный режим на последних стадиях своего существования все более подпитывался имперским, а отчасти и этническим национализмом, дремавшим, но пробудившимся в толще достаточно широкого слоя населения СССР. Обычно этот национализм сводился лишь к презрительно-пренебрежительному отношению к этническим меньшинствам. Он сохранился, точнее перешел от одного к другому поколению россиян, будучи усилен активной массовой миграцией в Центральную Россию из государств Средней Азии на рубеже ХХ–ХХI веков. Но чтобы придать ему более агрессивный характер потребовались усилия пропагандистского аппарата на протяжении нескольких лет, примерно с 2014 года: главной целью при этом была Украина.

В целом, у нас нет сомнения в том, что судьба данных нелепых идейно-политических конструкций будет примерно той же, что и у идеологии тоталитарного режима, послужившей базой для идеологии режима Путина. Но и она, как выяснилось, оказалась способна забрать с собой тысячи жертв, прежде чем занять свое весьма непочетное место на одной из самых бесславных страниц отечественной истории.


Доктор юридических наук, профессор Свободного университета (Brīvā Universitāte, Латвия)

Аннотация: В статье раскрываются варианты государственных идеологий, которые разрабатывались в условиях авторитарных режимов в течении ХХ века. По мнению автора, идеология, выработанная российским авторитарным политическим режимом в первые два десятилетия ХХI века, может быть классифицирована как правый радикализм, черпающий аргументацию и символы из советской эпохи. Она будет жертвой своей бесславной исторической судьбы, после того, как пропаганда тоталитарного режима будет использована для усиления агрессивных действий против Украины.

Ключевые слова: радикализм, европейский национал-социализм, русский национал-большевизм, авторитарный политический режим, тоталитарный режим, дремлющий национализм, массовая миграция.

DOI: 10.55167/0974dc7c9aaf

On the ideological design of authoritarian regimes
Ilya Shablinsky, PhD in Law, professor at Free University (Brīvā Universitāte, Latvia)

Abstract: Variants of state ideologies, which were developed in the conditions of authoritarian regimes during the XX century, are revealed in the article. According to the author, the ideology developed by the Russian authoritarian political regime in the first two decades of the XXI century can be classified as right-wing radicalism, drawing arguments and symbols from the Soviet era. She will be a victim of her inglorious historical fate, after the propaganda of the totalitarian regime will be used to strengthen aggressive actions against Ukraine.

Keywords: radicalism, European national-socialism, Russian national-bolshevism, authoritarian political regime, totalitarian regime, slumbering nationalism, mass migration.

Comments
0
comment
No comments here
Why not start the discussion?