Интервью с Анатолием Ахутиным

Palladium: Анатолий Валерианович, здравствуйте. Спасибо, что согласились обсудить злободневные вопросы на страницах журнала Palladium. Если вы не против, то мы просто предложим вам продолжить поразмышлять вслух о темах, которые связаны и с вашей заметкой, и с ситуацией на самых разных фронтах — от военного до культурного и информационного. В некоторых аспектах положение дел в мире, в умах и душах, меняется так быстро, что нам, выпускающим редакторам этого номера, показалось важным сопроводить традиционно журнальную статью живым разговором с автором. Что собственно происходит? Какова сущность этой войны? Кто с кем или что с чем воюет?.. Как возможна философия после 24-го февраля? Вторая тема: что происходит с россиянами — и в целом, и с теми кто так или иначе идентифицирует себя как принадлежащих к оппозиции? Откуда столько глухоты к происходящему — глухоты, которая и впрямь наводит на мысли о верности идеи cancel Russian culture. Ну, и в-третьих, может быть, вы скажете пару слов о том, как эта война коснулась вас лично.

Анатолий Ахутин: Ну, я ведь написал несколько текстов, которые собрал в книгу, и она была переведена на украинский язык и, на мое счастье, издана. Так что мой как бы результат в качестве вещи уже присутствует в Украине.

Да-да, «Война и интеллект».

Я писал, не имея в виду никаких книг, а просто как фейсбучные посты. И только благодаря моим здешним друзьям, издателям из киевского издательства «Дух і Літера», книга в конце концов получилась. И я очень этому рад. Это касается моей личной ситуации. Вообще же, разумеется, вы правы, надо что-то делать. Например, мы с женой донатим на ВСУ. Жена плетет маскировочные сетки, а я ничего делать не могу. Но если теперь говорить более отвлеченно, то начну с того, что такая, можно сказать, катастрофическая ситуация, случилась с каждым из нас, в жизни каждого. Если мы немножко коснулись того, что называем философией, коснулись не просто образованием, а своей жизнью, то понимаем,что именно она-то сейчас и требуется, даже круче: это она требует нас. Для начала надо просто-напросто решительно определиться. Война уничтожает все двусмыслицы, софизмы, но также и уютные убежища, расположены ли они в собственном кабинете или в мире идей (что, увы, чаще всего то же самое). Философскую мысль часто называют отвлеченной, но она отвлекает от повседневной жизни так же, как война, туда же: к границе жизни и смерти, себя и не-себя, своих и чужих. Требуется узнать себя и свое: кто ты, где ты и почему ты. И что происходит в мире и с миром, с человеком. И что там с богом или богами: куда смотрят, куда подевались? Ну или — совесть, этос, разум… Нелюди, безумие, дебилы, преступники против человечности, ложь, фейки, герои, невинные жертвы, правда, факты… Это ведь сейчас едва ли не самые частые слова, то есть — что такое человек, разумность, жертва, истина, достоверность, жестокость, зло? Вот ведь вопросы, жгущие сейчас наше сознание и мысль. Жгущие. А требуется, кажется, хладнокровие, отвлеченность, чтобы их уразуметь и, возможно, нащупать ответ. Но вот где экзистенциальная острота великих философских вопросов: война не дает нащупывать, раздумывать. Вот она, даже в моем отвлеченном от нее уюте, звучит завыванием сирены, и надо решать, продолжить ли узнавать себя в мысли или позаботиться о себе в убежище. То есть что делать? Что следует из того, как мы поймём, что происходит.

Житейски мне это было легче, потому что за меня решала сломанная нога, никуда не пойдешь. Как и все мы, наверное, я был погружен в фейсбучные споры и, прежде всего, с моими друзьями, в частности, и с нашими общими друзьями. Меня поражало отношение к войне моих друзей и не только фейсбучных, но и близко знакомых. Поэтому моя книжка в основном результат таких бурных споров, но споров не личных, не просто «ты такой-сякой», а с самим собой — еще недавним.

Поражало меня яростное сопротивление… Чему? Вина, казалось бы, первое чувство, охватывающее россиянина, тем более нашего брата, так называемого интеллигента. Эта со всех сторон лживая, циничная и бесчеловечная война ведется ведь и от моего имени. Ну, конечно же, понятное дело, казалось мне, первое, что приходит в голову: мы все виноваты в этом, мы все виноваты, мы обанкротились морально и — что еще более стыдно — интеллектуально. Еще в 2014-м году, после Крыма и донбасской Новороссии, мы вроде бы вместе шли бульварами с плакатом «Украина, прости нас!» Мы ходили на митинги, возможно, сидели вместе в автозаках. Для меня лично всё обошлось достаточно легко, но вот вы, Костя уже почувствовали угрозу однажды довольно серьезно. Но нет, первая реакция: я тут ни при чем, я не голосовал, я не участвовал, мое профессиональное дело вообще вне политики, я делаю добрые дела, я теоретик-наблюдатель… Не беру в расчет тех, для кого НАТО, англосаксы, Запад — геополитические враги и русофобские злоумышленники. А чем дальше, тем там гуще. И уже сейчас можно сесть за решетку из-за постов или даже лайков в фейсбуке. Так что и тут действия особого не предвидится.

Мы возвращаемся в свои домики, и вопросы обрушиваются на нас. Они уже не просто стоят, они атакуют с каждым новым свидетельством преступности агрессивной войны России против Украины. Вместо зрителей-наблюдателей, мыслителей, гуманистов и доброделателей — мы оказываемся соучастниками преступлений. Вопросы ставим уже не мы, мы сами оказываемся под вопросом какого-то незримого суда. И вот возникает чувство, что это не вопросы, а допросы, что это не мы озадачены, а нас обвиняют. А мы не воюем, воюет режим, силовики, Путин, которого мы не выбирали, который нас оккупировал и т. д. Словом, когда вопросы слышат как обвинения, надо оправдываться. Такая психология. А мне было важно разобраться не просто в психологической реакции людей, мне было чрезвычайно удивительно то, чтó они выставляют в качестве оправдания, помимо того, что я ни при чем и вне политики.

Тут-то и возникают важные размежевания.

Каждому, хоть как-то знакомому с философией в ее истории, известно, что никакому из философов, авторитет которых общепризнан — от Платона до… в наше время трудно найти бесспорное имя и все же, пусть будет яркая в этом отношении фигура — до Хайдеггера — не приходило в голову находить философию и все ремесла, которые мы называем культурой, вне политики, вне полисной жизни, вне политического тела — в каком-то космополисе между низостью жизни земной и высотою жизни небесной. «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв» каким-то неведомым богам, — это не для философии.

Украина — не просто политически независимое, суверенное государство. Это признать не трудно. Но Украина культурно независимое сообщество. Что-то этому противодействует, противоборствует в моих российских друзьях. Я говорю о друзьях, а не о врагах, чтó с ними говорить. Противоборствует то, что я называю внутренним имперством, не геополитическим, захватническим, а культурным. Да, легко соглашаться с тем, что Украина была своего рода колонией или провинцией. От этого легко и освободиться. Она, конечно, политически независима и так далее. Но мы же общие, у нас же общий язык, русский язык — это один из языков Украины, во-первых, зачем же от него отказываться? Кроме того, на этом русском языке написаны такие великие книги. Короче говоря, вот эта вот «великая русская культура». Но этого мало. Сказав «культура», мы сразу попадаем в некое царство… ну, не божие, но царство секулярной религии, своего рода всемирную Касталию (если вспомнить роман Г. Гессе). Эта религия тоже вселенская, там живут люди культуры и, несмотря на все различия, почитают и как-то заранее понимают друг друга. И вот в этом мире есть великая русская культура. Мы можем быть преступниками, но на страшном суде нас оправдает культура. Как оправдает? Чем оправдает? Почему она не спасла нас при жизни? Да и кто мы ей? Почему мы надеемся оправдаться ею? Но мы размахиваем именами, как хоругвями и не смотрим по сторонам. Это я называю внутренним культурным имперством. Ладно еще Украина, всё как-никак Малороссия на хуторе близь Диканьки, но кому придет в голову заметить на фоне русской [культуры] каких-нибудь и вовсе инородцев.

Извините, что перебиваю: мы здесь постоянно, встречаясь с людьми, особенно людьми несколько старше нас, ну, между нашим и вашим возрастом, и слышим то же самое от грузин, что на самом деле какие-то злые силы рассорили нас, потому что, дескать, мы же выросли в Советском Союзе, и никакой розни не чувствовали. Для этого не нужно быть русским или быть причастным к какому-то так называемому «русскому миру», чтобы быть сопричастным этой имперскости.

Это именно советское наследие. «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки единая Русь». Тут каждое слово — ложь! Мы не русские, украинцы, грузины… — мы советские люди. Да, как же, помню, бывал. Гостеприимство, застолья, песни… Грузины понимают русский, русские не умеют по-грузински, но какая разница: лезгинка, хачапури, лобио, цхинвали, генацвали… Да, и кино, великое кино… Так в этом и состоит имперскость, что те, кто под ней, усваивают эту советско-русскую культуру в качестве единственной, русский язык в качестве общепонятного. Вот вы приехали, вы разговариваете на русском, а не на грузинском языке, и все вас понимают. Даже сейчас в Украине никто не скажет «вибачте, я не розмовляю россiйською». Это вообще немыслимо. Хотя, если ты приехал во Францию, тебе «je ne parle pas russe». Таков уже результат того, что все народы — и грузины, и армяне, и украинцы — переварены русско-советской империей. Переварены всячески, но прежде всего культурно переварены. Вот украинцы только недавно начали это понимать, вспоминать, вспоминать себя. А ведь это значит — опомниться, прийти в сознание, в себя. Культура их не только была забыта и русифицирована, она была уничтожена, она была сознательно и последовательно уничтожена. 3 ноября 1937 г. в Сандармохе была расстреляна практически вся культурная элита Украины. «Расстрелянное возрождение», говорят здесь. И теперь это все они вспоминают, и вспоминают именно то, что мы украинцы не только по языку и политической незалежности, но и по внутреннему своему бытию в качестве культурных субъектов. У нас есть своя культура, то есть свое самосоознание, свое слово в мире. Надо только припомнить, договорить, додумать.

Украина вспоминает сейчас свою историю, литературу, философию… В Украине почти вся классика переведена на украинский, но есть же русские переводы, зачем стараться? Сейчас всю философскую классику переводят высококлассные украинские философы. А в Грузии Мераб Мамардашвили переведен на грузинский? А труды Гиви Маргвелашвили переведены с немецкого? А есть грузинский перевод Платона, «Метафизики» Аристотеля? А можно ли вообще философствовать по-грузински? Я не знаю, спросите.

Современная Украина не выдумывает никаких там своих казачеств-шароваров-вышиванок. Она вытаскивает из-под спуда то, что сохранилось, и творит новое. Я вижу это собственными глазами и, сколько могу, стараюсь узнать, понять, всмотреться. Но сейчас не время говорить об этом. Вот малый пример. Кричащий просто факт. Жили здесь два замечательных художника, они художники в очень мощном смысле слова. Они делали вещи, большие скульптурные объекты. Не только. Они, кстати, долгое время жили в Якутии, у них прекрасные альбомы живописи, быта. И вот они делали памятник, стену памяти. Это никакая не политическая вещь, это просто на общем кладбище. Это не Бабий Яр, обыкновенное общегородское кладбище. Они делали стену памяти в смысле памяти о наших ушедших, вообще всех ушедших. Это было при советской власти. Они работали 12 лет. Это огромная стена, испещренная барельефами — каждый отдельное произведение. Это железная арматура, бетон, работали с рабочими, и сами работали в качестве рабочих. В один прекрасный момент, дорогой, или как его там, Леонид Ильич должен был посетить это место, и кто-то из партийных работников сказал: «Это очень плохо, это его может оскорбить». Ну, и, конечно, конкуренты, завистники… Короче говоря, из парткома, я уже забыл, как это всё называется, последовал простой приказ: залить бетоном. Вся эта стена была залита бетоном, и ничего более не существует. Что делается сейчас? Сейчас сантиметр за сантиметром, а это десятки метров, как археологи запечатанную мумию, восстанавливают. А это не песок, а бетон. Это я вам рассказываю, потому что хорошая метафора того, что происходит сейчас в украинском обществе.

Я думаю, что в Армении и в Грузии то же самое делается, происходит. Есть, разумеется, есть это сознание того, что нас переварили. Нашу культуру, то, чем мы являемся в качестве культурного — то есть общезначимого — лица, нас переварили, и мы теперь такая переваренная вещь. А остается что ж? Великая русская литература. А куда от нее денешься? Она действительно великая. Никуда не денешься. Война помогает окончательно опомниться от этого советски-имперского застолья. В Грузии, надеюсь, тоже помнят ту «маленькую» войну, и гостеприимным грузинам стоит напоминать, что их пока просто помиловали.

Это помнят, всё здесь это помнят.

Ну, да, но так это надо сказать. Надо сообразить, что это не просто политическое имперское завоевание, это след того, что никакой Грузии в «русском мире» нет, есть «Грузинская область». Свой язык, своя культура имеют значение не просто этнографическое. Не в этом же дело. Не в этнографической экзотике, не в том «национальной по форме», каким образом эти культуры присутствовали в Советском Союзе, как грузинские вина и чахохбили. Не в этом само-бытность, не в этнографических узорах, плясках c саблями и прочем, а в том, чтобы осознать своё собственное слово, которое ты имеешь сказать людям, чтобы быть с ними в общем со-бытии, соучаствовать. И людям интересно была бы не экзотика, а смысл. Вы же, Костя, знаете, что мы в нашей группе развивали эту идею, диалог культур. Это европейская идея.

Украинцам не так трудно это осознать и вспомнить, что это все началось с того, что Украина решила стать членом Европейского Союза, потому что «Украина це Европа». А Россия — не Европа, сказала в те же дни Россия, и решительно воспротивилась. Таков был повод, с этого началась агрессия. У украинцев появилось такое понятие, что мы разделяем европейские ценности. То есть мы хотим стать Европой не просто политически, а культурно. Что значит стать культурно Европой? Это значит войти в этот самый многообразный, но только не имперский, а вот этот самый общающийся друг с другом, конечно, не без войн и так далее, но мы с вами знаем, я вам рассказывал про эту идею, что нет европейской культуры без понятия межкультурья, а не одной культуры на всех или всемирной культуры, и так далее. Межкультурье, то есть разно-голосица, разно-речие, разно-, даже, мыслие в серьезном, глубоком, философском смысле слова.

Можно, конечно, ее понять как этническую культуру и будут историки этим заниматься. А можно расслышать ее разноголосие… Сейчас на скорую руку не вспомню. То же о европейском бытии иных культур. Африканский джаз, китайский даосизм в «Песни о Земле» Малера… Индийская культура со времен трудов Пауля Дейсена входит в европейскую культуру (со своими смешными отростками, там всякие йоги и прочие) как нечто, имеющее свое лицо и свое слово. Главное — свое слово. Что-то в этом духе. И, конечно, обидно, когда мы слышим не только от российских доброжелателей, что мы одной культуры, но и от грузин или украинцев. У меня есть здесь ближайший друг, украинец, еврей. Он переводчик с немецкого языка на русский, всю жизнь. Его фамилия Белорусец. Прекрасно говорит по-украински. Может быть, вам попадал в руки том Пауля Целана в его переводах на русский язык? Понимаете? И для него проблема русского языка — это мало того, что просто буквально материальная проблема, он получает деньги за переводы на русский язык, это вопрос культурно-экзистенциальный. Для него русский язык — это язык Мандельштама, это не просто язык, который он знает, а который, как и во мне, весь сидит всеми своими цитатами, жизнью своих текстов, и так далее. Я слова не могу сказать без того, чтобы не процитировать какого-нибудь Гоголя или там Пушкина, или еще чего-то. И это для него трагедия. Это просто жизненная трагедия. Это действительно трагедия, которую война не просто принесла, она заставила эту трагедию осознать. Это очень важно, как вы видите. Ну, условно говоря, философски важная тема.

Если можно, вернемся к тому, с чего вы начали, что как раз не время уходить от философствования и осмысления. А как раз самое время мыслить как минимум в режиме само-понимания, само-определения, не такого поверхностного, как привычные фигуры мышления. Вот даже ответ на вопрос «я русский»… Дальше будет еще один вопрос на эту тему. А мой второй вопрос, связанный с самоопределением значительного большинства действительно умных, замечательных людей, с которыми я, увы, уже с большинством не буду никогда общаться, которые действительно продолжают мыслить в режиме, например, невозможности донатить ВСУ. Мол, «как же мы можем против русских же выступать?», или «как я могу призывать к вооруженному сопротивлению, если сам не готов взять в руки оружие?», и т. п., включая «наших мальчиков», и «нет войне любой ценой». Вот это все фигуры самоопределения огромного количества людей, которые…

Я и говорю, никто не хочет признать, что идет война, настоящая война. Это значит фронт, это значит окопы. Вы находитесь не где-то вне, вы находитесь на определенной стороне, если не на той, так на этой. Если вы не донатите туда, значит, вы даете России, россиянам убивать украинцев. Вы не уходите от этого, вы не спрячетесь за плакаты с объятиями, голубками и «нет войне», не укроетесь во всеобщей доброте. Вы позволяете это. То есть не избежать принять участие. Избежать этого можно только одним чрезвычайно излюбленным способом: я ни при чем. Я занимаюсь своими маленькими делами. У меня есть семья, я без нее, без меня дети там, и так далее. Все закрылись по своим комнатам, ну и живите, кто ж против. Я и сам не в окопах. Просто не стоит оправдываться — ни нипричемством, ни пацифизмом, ни добротой, ни беспомощностью… Не надо оправдываться. У каждого хватит сил признать свою немощь. И почему бы не осознать, принять, вдуматься — на месте, где ты оказался, — в удел человеческий. При этом отчетливо же сознавая, кто прав, кто виноват, кому помогать по силам, от кого сторониться. Но вот у каждого русского человека сейчас, ну, не у каждого, болит совесть, нечто такое, что называется совестью. Как с ней быть? А вот я передам ее голос другому, постороннему, представлю, что он обвиняет меня, узнаю обвинителя в каком-нибудь «белом пальто» и дело в шляпе: включается энергия самооправдания перед незаконным обвинителем. Да кто он такой? А сам-то? То же мне, выискался. Это ведь не просто ответы обвинителям, а заглушка совести. И самое частое. От нас требуют признать вину, на нас возлагают ответственность? По какому праву? А тем более, если кто-нибудь благополучно живет далеко за границей. Это называется проекция на языке психоанализа. То есть голос моей собственной совести я выношу наружу, помещая его в голову того, кто со мной спорит. И тогда я могу оправдываться. Тогда он виноват, что он на меня нападает. А ведь никто не нападает. Мне почти каждый день присылают «вы от нас требуете, чтобы мы признали вину». Я никогда, ни разу не написал, что вы виноваты или вы в ответе, даже это я не написал. Я никогда не обращаюсь с какими-то требованиями к людям, которые живут своей жизнью, я еле-еле живу свою, и тут Киев очень хорошо защищен. Это вам не Херсонщина, не Харьков и не Николаев, где человек живет и не знает, прилетит к нему или не прилетит сегодня вечером, когда объявлена тревога. Киев защищен. И хотя тревога каждый день и ночь, но попаданий очень мало, и в основном разрушения наносят обломки.

Так что ни от кого я ничего не требую и права такого не имею. Я решаю эти проблемы сам для себя и в качестве такого и выступаю. Но проблема-то есть. Проблема не просто взаимоотношения со своими бывшими друзьями и соотечественниками, а проблема того, чтó мы защищаем. То есть чтó поставлено под вопрос. А под вопрос поставлено практически всё. Потому что эту война я называю нигилистической со стороны агрессора. Успех российской агрессии обеспечивается тем, что убрано всё, что обычно людей сдерживало в войнах, в нападениях. Есть такое понятие «недопустимый ущерб». Нельзя, чтобы для того, чтобы взять одну высоту, погибло 1000 человек. А здесь мы скажем — нет, можно, нам все равно, у нас этих людей, как говорил Жуков, бабы новых нарожают. Вот это всё. Все моральные критерии уничтожены, все согласия — ничто. Это нигилистическая война. И это и есть одно из определений уже этого русского мира.

Не означает ли эта позиция отрицания того, что происходящее взывает русских к тому, чтобы они самоопределились, продолжения все той же самой имперскости, о которой вы говорили выше? Поскольку они не признают это войной, а настаивают на каких-то других определениях, на том, что это некая внутренняя распря славян между собою. Спецоперация по усмирению бунтовщиков. И тем самым они освобождают себе возможность не относиться к этому как к катастрофе, которая требует от них существенных решений.

Да, конечно, это один из способов все это объяснить. Украина-де всегда была частью России. Но это же и часть официальной пропаганды. Это то, что им внушают с утра до вечера. Украина всегда была частью России, да и вообще, мы один народ, украинский язык — диалект и, честно говоря, просто суржик. Но власть в ней захватили националисты. «Националистов» легко заменить на нацистов, а за ними НАТО, ну, и… «Вставай, страна огромная!..» Смех в том, что Зеленского, еврея из Кривого Рога, професионального комика выбрали 73% избирателей из 61% участвовавших, и выбирали в основном против Порошенко с его лозунгом «Армія. Мова. Віра». Дальше — сказка о войне нацистов-украинцев против свободолюбивых народов «луганцев» и «донбасцев», борющихся за воссоединение с Россией, хотя на деле с аннексии Крыма и этой гибридной войны в Донбассе (план «Новроссия» под руководством Стрелкова и Бородая) и началась военная «операция», развернувшаяся теперь настоящей войной на уничтожение Украины.

Но пропаганда и есть пропаганда. Я удивляюсь тому, что так думают вроде бы разумные люди, даже некоторые из моих бывших друзей. Я отвечаю таким людям не аргументами, тут аргументами не работают. Люди, считающие себя интеллигентами, привычно против национализма и американского империализма. Выучено с советских времен. Я говорю им: посмотрите, пожалуйста, на методы, которыми ведется эта война. Она ведется не так, чтобы вернуть заблудшую или взбунтовавшуюся овцу в свое стадо «союза нерушимого». Нет, эта война идет на уничтожение. Обстреливают ракетами и бомбят жилые кварталы, торговые центры, вокзалы, храмы, рынки. Это буквально «окончательное решение украинского вопроса». Посмотрите, пожалуйста, сколько городов просто стерто с лица земли. Вы можете теперь всё это увидеть. Пока еще у вас не запретили YouTube, смотрите на Мариуполь, Волноваху, Изюм. Фотографии Бахмута: сопоставьте то, чем он был до того, как с ним всё это сделали. Да и сама Россия вполне официально объявила, что собирается денацифицировать Украину. А поскольку никакого нацизма здесь в помине нет, то это означает только одно: денационализацию, то есть ликвидацию Украины как украинского государства и украинцев как нации. Это буквальный геноцид. Единственный мой аргумент: смотрите, как эта война ведется. Так не ведутся «военные операции», так ведутся войны на уничтожение, их называют экзистенциальными. В книжке «Война и интеллект» я пришёл к трем определениям характера этой войны. Во-первых, она экзистенциальная. То есть речь идет о существовании Украины. А если она окажется в состоянии отстоять свое существование, то есть каким-то образом отбросить Россию за границы 1991 г., — я даже не говорю о фактическом поражении России, потому что этого никто там никогда не признает, — а просто заставит уйти из Украины, это будет психологическое поражение России. То есть некоторым образом она перестанет существовать в том самосознании, в котором она сейчас существует. Великая страна, которая может говорить с другими великими странами и так далее, — такой её больше не будет. Поэтому эта война экзистенциальная, речь идет о существовании. Ну, привожу обычно фразу Голды Меир: «Мы хотим жить, они хотят, чтобы нас не было». Так что тут нет места для компромисса.

Итак, первое определение: это война экзистенциальная. Второе — она мировая. Война России, объявленная миру. Она началась с нарушения международного права, ее цель — силовое переустройство мира. Она уничтожает всё, на чем мир держится хоть как-то в мире: разными согласиями, договорами, переговорами, — всё, чем держится мир, как коммуникативная система, а не война всех против всех. Она желает не разговаривать с миром, а диктовать ему условия. Поэтому ее союзники — все диктаторы мира, а противники — все демократии. Ну и последнее определение: это война нигилистическая. То есть у неё нет иной идеологии, кроме войны. «Русский мир» — это фикция, пустое имя, здесь нет ни нацистского расизма, ни советского коммунизма, ни геополитической, ни цивилизационной стратегии. Только претензия на всемирность, утверждаемая войной. Состояние войны как способ существования, status belli как status quo. Россия, превратившаяся в сырьевую, милитаристкую державу, иначе существовать не может. Это политический строй, базирующийся на старой советской модели всеобщей мобилизации населения, только теперь не на строительство коммунизма, а более реалистично и надежно: на войну. Это состояние перманентной милитаристской мобилизации населения.

Россия снова великая, потому что сделала из себя великую угрозу миру: настоящая война уже идет в Европе, а ядерный шантаж охватывает весь мир. Тогда с Россией — с угрозой — все считаются, все ее боятся. Постоянно собирается Совбез ООН, Совет Европы, парламенты, министерства обороны, индел, финансов… заняты войной в Украине, то есть Россией, «семерки», «двадцатки», альянсы, конгрессы… Как быть, как договариваться, снабжать ли Украину оружием или заняться своим?.. Весь мир озабочен войной, сосредоточен на этой войне. Вот это способ существования России в мире.

У меня простой встречный вопрос: насколько глубоко эта зараза въелась, не означает ли это возможность повторения такого рода действий со стороны России.

Насколько глубоко зараза это встроена в то, что называется этой самой «Великой русской культурой»? Не означает ли это необходимости в режиме рассуждения о cancel culture, или, если не cancel Russian culture…

Хотя бы деконструкции… ее радикальное переваривание и преобразование. Все глубиннейшие основы её нужно перелопатить, привести в состояние вменяемости. Вот диалогичность, как критерий этого.

Конечно, надо разделить культуру как состоявшуюся, и никуда, сколько её ни кэнсели, не имеющую деться. Она есть и будет, она уже вписана в мировую, и вписана не потому, что хранится где-то в России, а потому что она хранится уже в мире. В библиотеках и прочем. Но может быть понята и шире. Во-первых, это мир разных идеологий, во-вторых, это культура повседневности, быта. Это можно немножко расширить и углубить. Культура — не только высокая и потенциально всемирная культура, но и то, что называется цивилизованностью. А вот с этим в России большие трудности. Батоно Мераб говорил: в России нет культуры застолья. Я о таком. Если мы подумаем не об идеологии, пусть и растворенной в фабулах произведений, а, собственно, о культуре, о том, что культивирует, формирует сознание человека. Это гораздо более сильная вещь, чем прямая идеология. Правда, это уже работа, которая не всегда человеком замечается. Напомню слова И.Бродского: «Характерная черта российской жизни — глубокое неуважение человека к человеку».

Так вот. У нашей, условно говоря, либеральной мысли есть один недостаток, который теперь сказывается. Либеральная или интеллигентски культурная… не знаю, как назвать получше. Для начала пока между собой, скажем, мысль «нашего» самосознания… надо всё это уточнять… Это сознание, эта мысль настолько уверены в себе, что не считаются с серьезными оппонентами. А как же иначе, дескать, это же мы, мы же просто по-человечески правильно мыслим, ну как же? А как иначе, — демократия, свобода, ну, всё там со времён французской революции и всеобщей декларации прав человека ООН, мы в этом контексте думаем. А как же иначе? Вот это вот «а как же иначе» нужно из своего ума устранять. А именно — думать о том, как иначе. Это что значит? Это значит мы должны, если уж что перелопачивать, то мы должны всю эту нашу российскую культуру так называемую в широком смысле, то есть включающую в себя не только великих писателей, композиторов и так далее, но вообще всю интеллектуальную и, как это говорится, духовную жизнь пересмотреть с точки зрения того, что то, что произошло сейчас в России, это не просто свалился с неба какой-то злодей и, как нынче говорят, оккупировал Россию или украл её у людей, нет, извините, это имело предпосылки. И далеко не только чекистские или советские… Очень символично, что ныне корону монарха-императора примеряет на себя чекистский опер. Этот самый Путин не просто вынес наружу похабные повадки и глумливый стиль чекистских казарм и каким-то чудом отравил, как вы говорите, сознание людей. При всех репрессиях он не мог бы этого сделать, не найди отклика в общественном сознании. Возможность всеобщей мобилизации на пустом месте обусловливается и предваряется всеобщей деполитизацией и деморализацией. А мы — сколь бы условно это «мы» ни было — сами были рады быть вне политики. Вот и стоит сразу присмотреться к тому, что это такое: бытие в культуре вне политики и откуда в нас мораль дворовой подворотни. Я помню, как в советские времена весело цитировал пушкинское «Не дорого ценю я громкие права…» или «Подите прочь, какое дело поэту мирному до вас…» Я сам был любителем циничных анекдотов, сексистских или там про «чукчей», «грузин», «армянское радио». Так что о деморализации говорить не буду, на этот счет есть хорошая книга М.Эпштейна «От совка к бобку». Скажу о другом, об оппонентах.

Фюреры вырастают из оперов потому, что в сложном сознании людей, культивированных культурой, уже есть что-то, отвечающее примитивным мелодиям их дудочек. Чем-то мы уже заранее завербованы. Неужто в симфонии российской культуры в широком смысле слова уже звучат такие дудочки? Это очень не просто увидеть и заметить. Впрочем, если мы обратим внимание, серьезное внимание, а не насмешливое, на такие фигуры, как Дугин, Малофеев, Проханов, Прилепин, Охлобыстин… — на весь этот мистический цинизм и пьяные экстазы, словом, на всё, что производит на нас ужасающее впечатление, — мы можем расслышать ноты, интонации и мелодии, знакомые нам в виде вполне доброкачественном. В каких-нибудь «Скифах» Блока и далее к славянофилам, Тютчеву. Можно много материала найти в большой книге А. Янова «Русская идея».

А мы вместо того, чтобы вслушаться, вдуматься, отмахиваемся своими ужасаниями. Вот в наши перестроечные времена, мы все считали, что всё, свобода наступила, и теперь «иного не дано».

Никто не обращал внимания на журнал «Молодая гвардия», даже «Наш современник», а все было сказано, все было рядышком. Я помню историю И. Т. Шеховцова (погуглите). Это следователь из Харькова. Был такой, увы, несостоявшийся суд над Сталиным. Мог бы быть настоящий формальный суд, иск Шеховцова был формальный: «защита чести и достоинства Сталина», оболганного-де перестроечниками (потом он об этом книгу написал, даже фильм, кажется, [был,] а нынче он вообще герой), но суда так и не состоялось. Почему? Ну, потому, что… Ну, что же, мы будем тут разбирать, решать, судить и рядить, когда все само собой всеми разумеется? Говорили об авторе иска, — это же жертва, жертва сталинского режима и всё. Ладно, пожурим его, простим за давностью лет и разойдёмся. Так и решили. Иск принят не был. Это все катастрофические ошибки, которые были допущены потому, что не глядели по сторонам, не слушали, условно говоря, народ, тот, который нынче называют «глубинным».

Теперь мы должны пройти по этому пути за пядью пядь в историю, и мы обнаружим там колоссальный интеллектуальный противоток нашему самоочевидному «либерал-демократизму». Он очень тесно связан с тем, что называется «русская философия» и «русская религиозная философия». То есть та философия, литература и публицистика, которая была в XIX — начале XX века. Если мы присмотримся к ней повнимательнее и главное современными глазами, то мы увидим, что тоталитаризм там весь придуман и продуман. Придуман гораздо более мощный, чем это придумывали политики типа Сталина и так далее. Это мифология. Как это называется? Абсолютный миф Лосева. Я не буду сейчас это перечислять, но я говорю, если заниматься перелопачиванием, то эти вот все крупнейшие… ну это ж целый Серебряный Век и раньше. Это очень сильные мыслители, поэты. Вы почитайте. Ведь есть параллель у нас, так называемая идеология консервативной революции в Германии. Можно начать хоть с Вагнера, если не раньше. Ницше — особая статья, а вот Вагнер… Kulturphilosophie, «Тайная Германия», кружок Стефана Георге, Эрнст Юнгер. Политические сочинения Шпенглера. А у нас — Вячеслав Иванович Иванов, великий российский поэт привёз свою философию символизма из Германии, это было ницшевское «Рождение трагедии из духа музыки» и ничего следующего. Рождение трагедии из духа музыки — это Вагнер, а у нас параллель — Скрябин. Короче говоря, то, что Борис Гройс назвал Gesamtkunstwerk, это слово Вагнера, то есть тотальное произведение искусства. Словом, я не могу наспех в двух словах это всё описывать. Хотим деконструировать, — вот вам огромный материал, огромный, который мы все любили сами. Не в том виде, в каком он сейчас выглядит, а в том виде, в каком мы мы сами его читали взахлеб. Я читал Алексея Лосева еще в советские времена, потому что это всё было под запретом. Мы добывали эти сочинения на черном букинистическом рынке. Платили страшные деньги. У меня был в руках труд Николая Фёдорова «Философия общего дела», который я купил у спекулянта и был счастлив, потому что это такая драгоценность, что… Вот возьмите и начните перечитывать, и вы увидите. А ведь до этого что? Мы найдем, конечно же, славянофилов разного толка, Данилевского, который будет одним из отцов вот этого евразийства, и так далее. Иван Ильин, говорят, «любимый философ» Путина. Это всё не на пустом месте появилось. Вот идея русского мира. Вот она в виде чистой идеи, не навязанная и придуманная какими-то методологами, нет, именно мессианская идея русского мира. Вот крупный российский культурный философ и публицист Георгий Федотов. Вот его фраза: «У всех народов есть своя Родина, но только у нас Россия». И тут мистический холод должен всех охватить, понятно, потому что это идея, во-первых, абсолютной исключительности России в мире. Там какие-то Запады, Европы, — у нас тут Азия за плечами, а Азия вся наша. Вот евразийство, ведь кто сочинил евразийство? Русские эмигранты, которые уехали из России после революции и создали это учение. Там был крупный историк, богослов и философ, опять таки философ этого времени, Лев Карсавин, ну и так далее. Великий лингвист Николай Трубецкой. Историк Георгий Вернадский. Это вам не Дугин, а вполне себе доброкачественный интеллектуальный продукт. Вот его и надо изучать, он прямо входит в тему «русский мир». Там в его истоках не «киевская Русь», а «монгольская цивилизация Чингисхана». И не стоит ошибаться, как мы, надо изучать и деконструировать всерьез. Узнал тут из поста Татьяны Резвых замечательный текст о. Георгия Флоровского, крупного богослова, интеллектуала и весьма здравомыслящего человека, текст 1922 года. Сам Флоровский тоже поначалу был с евразийцами, но потом порвал и написал замечательную критическую статью «Евразийский соблазн». Вот текст, о котором я говорю. «Здесь [в предвоенной публицистике русских философов вроде В. Эрна] мы имеем дело с типической „утопией земного рая“. Этот „военный хилиазм“ приобретал мессианистический оттенок: народы — участники мировой борьбы — представлялись носителями высших избраний, свершителями вышних изволений, творящими „вселенское дело“. В русском сознании этот мессианский уклон был очень силен. Многим казалось, что воистину само „время славянофильствует“, что война есть „самовозгорание“ исчерпавшей себя и окостеневшей „европейской цивилизации“, что ею кончается „Европа“ и открывается новая эпоха всемирно-исторической славы и мощи России. Эти горделивые и величавые грезы были так жестоко и безжалостно разбиты действительностью, что уже успели выветриться из нашей памяти. А, между тем, психологически именно из них, из этого „военного хилиазма“, родился хилиазм революционный и мессианский империализм „приемлющих революцию“».

Теперь мы еще чуточку отойдем в прошлое к славянофильству и у благочестивейшего Алексея Хомякова вы прочтете такие фразы, от которых нынче глаза на лоб. Так вот, что мы найдем? Идея «Москва — Третий Рим». Третий Рим — это, между прочим, советское, то, что Сталин выхватил из этой идеологии. Я в детстве смотрел фильм «Александр Невский» Эйзенштейна, где Александр Невский, который относится не к этому времени, а примерно лет на двести раньше ее, этой идеи третьего Рима автора, монаха Филофея, начало XVI века, произносит эту фразу: «Два Рима пали. Третий — Москва — стоит, и четвертому не быть». Могучим голосом Николая Черкасова, жестами выразительной кинориторики Эйзенштейна. И вот советское глухое сталинское время услышало эту весть, из XVI века дошедшую. Умные, талантливые люди ее напомнили. Что мы наследники великой византийской Империи. Это не выдумки монархов российских, а выдумки глубокой духовной работы. И Сталину ничего не стоило переработать идею Всемирной революции в идею Всемирного господства России. Почему? Потому что только в России, названной «Отечеством победившего пролетариата», а пролетариат по Марксу не класс, а человек родовой, человек как таковой, наконец-то вышедший из всяких этих классов. Классов больше не будет, государств не будет, потому что приходит родовой человек, сам человек в полноте своего существа, всесторонне развитый, как говорили в мое время. Это — марксизм. Так вот: теперь русский человек и есть человек как таковой. Вот эта идея не только российская, на этой идее и нацизм, расизм стал в Германии, то есть арийцы — это не просто мы, немцы (нацизм отнюдь не национализм), но человек как таковой в своем высшем — арийском — качестве. Так и русскомирцы: русские — это не просто мы, такие великие, хорошие, а это просто человек, данный и самим Богом предназначенный быть в своем универсальном человеческом качестве. Так что все права наши, а вы все не просто колонии, провинции, а вы немножко недо-, поскольку вы недорусские, вы немножко недочеловеки.

Есть, что деконструировать. Это работа, можно сказать, института. И если мы это примем к сведению, то нам будет очень трудно со своим либеральным мышлением. Того и гляди, мы однажды утром проснёмся и скажем, а правда, правда, либерализм — это же гнилая вещь какая-то, всё разлагает, во всем сомневается, никаких ценностей, никаких скреп, ничего такого твёрдого на чём… А ведь государство должно стоять на чём-то твёрдом, и так далее, и так далее. Вот вам, пожалуйста, и спор с самим собой.

Ну мы уже довольно давно мучаемся со всеми этими конструкциями вроде того же «русского мира». Третий Рим, кстати, это целиком заимствованная идея. До Филофея было четыре или пять Третих Римов, начиная с «Третьего Рима», который был в эпоху становления франкского государства. Идея Третьего Рима старая. Совсем. Это просто идея присвоения себе уже известного имперского статуса, который был раньше. Как если бы после Второй мировой войны одна из стран-победительниц решила позаимствовать имя побеждённого противника. Ну, как «Священная Римская империя германского народа». Был бы «Священный Третий рейх советского народа». Новейшие события дают основания предполагать, что нечто подобное и произошло, если не на словах, то на деле.

А вопрос мой был очень прост: дело в том, что, как только мы определяем что-то через название национальности или название этноса, то получается, что, кроме языка как определяющего эмпирически обнаруживаемого свойства, у нас нету вообще ничего. Если представить себе, что мы сообщаем о человеке только одно, что он русский или что он казах, мы же о нём, в общем-то ничего не знаем, кроме двух вещей. Кроме того, что он, вероятно, понимает этот язык, и того, что у него, возможно, есть гражданство соответствующего одноименного государства, что может быть как в пользу, так и во вред нам. Вот и всё, это почти пустое определение «русский». Поэтому, как только мы прилагаем к слову «мир» слово «русский», мы соединяем некую всеобщность с совершенной пустотой. Я не понимаю, как вообще пользоваться таким понятием, оно нерабочее.

Я бы задумался над тем, почему это — даже нерабочее — понятие работает. Что в него вкладывают, в это пустое понятие. Или что им теперь означают. А означают им власть, господство, победоносность, мессианскую мистику. Вам отвечают, начиная с исходного, о чем вы говорили. У России были более сильные права считать себя Третьим Римом, чем у Карла Великого или, подавно, Оттона этого германского. А именно: «Мы прямые наследники Византии. Вы — присвоители, вы завоеватели Рима. Вы — чужие германские племена, которые захватили настоящий Рим, и он пал, а мы — нет, мы не завоевывали Византию, мы ее наследники. Второго Рима наследники, прямые наследники. Почему? Потому что у нас есть православие. Теперь мы, единственные хранители его и спасители истинной веры — народ-богоносец».

Значит, оставим всю эту идеологию. И одна важная вещь, которая связывает все эти мифологии в одно и дает понятие о том, какая сила предполагается в этом пустом понятии «русский мир», а именно миссия.

У нас Великая миссия. Это, во-первых, значит, что мы несём право-славие, то есть правильную (orto doxia), правильную веру. В противоборстве, в противоречии с латинянами-еретиками. Они, Запад — раскольники. И эту идеологию сейчас найдете. Начиная со славянофилов и Достоевского. Достоевский подробнейшим образом и на разные лады об этом говорит: для него Рим — это Великий инквизитор. Это узурпация власти Христа папой. Это они назвали раньше, в XIX веке и ещё раньше, до Достоевского папоцезаризмом, а здесь, у нас, правда, уклон в цезарепапизм, но с этим мы справимся. Важно не это, это всё идеологические рассказы. Но сознание миссии остается. Приведу тут один мой текст из фейсбука. «О чем пророчествовал Федор Иванович Тютчев: наша-де цель „окончательное образование Великой Православной Империи, законной империи Востока, одним словом — России будущего, осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя“. Этого же чаял Федор Михайлович Достоевский».

«Молюсь я о том, — писал К. Леонтьев в 1889-м г., — чтобы Господь позволил мне дожить до присоединения Царьграда. А все остальное приложится само собою! Узел там и больше нигде. Это — цель; остальное всё или средства, или последствия. Я уверен, что и в самых высших сферах так думают. Если же и нет, то отчаиваться не надо. „L’appetit vient en mangeant!“ Будут вынуждены обстоятельствами так думать. <…> Восточный вопрос — не Польский какой-нибудь, или Туркестанский и Афганский — его разрешение в нашу пользу есть событие мировое 1-й важности». Так что — всё впереди. Коммунизм тоже ведь считался спасителем человечества. Надо помнить: русская идея, идея всемирного русского мира — это идея спасения человечества. Мы несем человечеству спасение. А сейчас это просто на каждом телевизионном углу говорится, что только Россия спасает мир от гибели, развратной гибели среди геев, трансгендеров, гибели, к которой тащит нас Запад. Именно из-за всемирности миссии «русский мир» должен быть пуст, чтобы вместить в себя всё.

Нынче всё это шаржировано и карикатурно, но формула того, чем питались люди, вполне серьезна: русский мир — это спасение человечества. Не просто Западу, — Миру. Миру мы несем спасение. Поскольку нынешний русский мир, его пустота здесь начинает играть роль чуть ли не силы, поскольку нынешний русский мир — это, вообще говоря, не совсем православие, потому что православие вряд ли может служить победоносной идеей для других народов.

Это не коммунизм. Ведь война с Украиной идёт как декоммунизация, не забудьте об этом. Что это значит? Не то, не другое, не третье. Это апофатическая миссия. То, что мы несём — ни с чем не идентифицируемо. Нельзя нас уличить, что вы проповедуете это, а это игнорируете. У нас нет даже ничего такого, за что нас можно уцепить. Тут пустота становится нашим выигрышным… как и отказ от всех этих моральных химер. Пустота этой идеи, которая сочетает в себе, во-первых, миссию, миссионерство и пустоту содержания. Все будут говорить «да-да, это в России». Мы же знаем, что у нас на Западе всё плохо, потому что у нас то, да се, а тут… Спрашивается, а что тут? Ну, по-видимому, что-то важное и хорошее для всех. Не западное, не восточное. Это будет все время переосмысливаться для тех и теми, кто ненавидит Америку.

Понимаете, это еще одна выигрышная позиция России — игра на том, что вся Европа привыкла ненавидеть именно Соединенные Штаты как империалистов. Они-де все купили, все американизировали, навязывают свои демократические порядки всему миру. И этот антиамериканизм сейчас играет просто на руку Путину на 100%. Самых, казалось бы, доброжелательных, например, к Украине людей, от них я слышал, что «Да, конечно, это все очень плохо. Но ведь Запад, ну, вот, ведь Запад же это, знаете, ой, это…» и так далее. Не Запад, а Соединенные Штаты, они сами на Западе.

То есть это имперская идея, которая где-то в качестве движущего начала используют деколонизацию в отношении настоящей империи, то есть Соединённых Штатов. Прекрасно!

Да-да-да. Используют это обстоятельство.

Ну что ж, наверное всё, и Вам надо… Ну, мы, может быть, еще раз созвонимся.

Ради бога. Я свободен и открыт.

Рад был очень Вас увидеть. Надеюсь, что еще увидимся.

Ну, ладно, всего доброго!

Держитесь!

Ладно. Гарного дня! Тремайтесь! Или как там по-грузински?

Гамарджос. Здесь говорят гамарджос. У них ведь это приветствие содержит в себе намек на победу. Потому что, когда говорят «Сакартвело гамарджос!», это про победу.

DOI: 10.55167/0e3c3fa75c77