Русское Православие на пути оправдания насилия

Старший научный сотрудник Центра православных исследований Фордэмского университета, главный редактор альманаха современной христианской культуры «Дары»

Русская Православная Церковь (РПЦ) поддержала агрессию против Украины и облекла свою поддержку в религиозные одежды. При этом РПЦ проявила удивительное единодушие: никто из епископов на территории России не выступил против агрессии, а редкие антивоенные выступления духовенства жестоко карались церковными властями. Это позволяет предположить, что к началу российской агрессии в Русской Православной Церкви сложился определенный консенсус, если не конкретно по отношению к войне в Украине, то, по крайней мере, к безоговорочной поддержке государства и оправданию насилия в целом. Какие для этого были предпосылки и как именно был сформирован механизм солидарной поддержки авторитарного государства и культа насилия со стороны Церкви? В эпоху церковного возрождения у Церкви, казалось, были силы сопротивляться этому и выбрать иной путь развития.

В последние годы, и это связано не только с полномасштабной агрессией России против Украины, происходит серьезная переоценка1 — историческая, богословская и этическая — того периода, который принято называть церковным возрождением2. На протяжении трех десятилетий было принято говорить как минимум о положительной динамике при описании церковной жизни начала 1990-х — конца 2010-х годов, а внутри самой Русской Православной Церкви преобладал триумфалистский подход как к описанию внутрицерковных проблем, так и отношений Церкви с государством и обществом.

Религиоведы и журналисты делали акцент на анализе политических и экономических3 процессов, происходящих в РПЦ, однако общего критического анализа тенденций развития или, — вероятно, это будет более правильно, — мутаций РПЦ сделано не было.

На каких развилках РПЦ сделала ошибочный выбор, предпочитая критерии удобства и выгоды, а не следованию Евангелию и правде Божией? Почему эти ошибки не были замечены вовремя и исправлены? Разговор об этом только начинается, однако предварительные замечания уже вполне можно сформулировать.

1) Так же, как и российское общество в целом, РПЦ лишь декларировала осуждение государственных репрессий в ХХ веке, которые привели, в частности, к уничтожению независимой Церкви и созданию Московской патриархии, полностью лояльной советской власти и готовой с ней сотрудничать. Более того, возникли попытки оправдания советской власти и, соответственно, ее мифологизации и даже героизации.

2) Московская патриархия сделала ставку на авторитарную модель управления, укрепляя иерархическую вертикаль и максимально ослабляя приходы, делая их практически бесправными, а приходское духовенство, вопреки церковным канонам, лишая права голоса и какой-либо защиты.

3) Высшее церковное руководство отказалось от какой-либо отчетности перед Церковью и поощряло различные формы коррупции, формируя особый класс церковной бюрократии, заинтересованной в сохранении своей власти и своих доходов.

4) Московская патриархия внесла значительный вклад в формирование неоимперской идеологии, которая стала основой путинского режима. Именно РПЦ «продала» Кремлю концепции «русского мира» и традиционных ценностей и создала основу для пренебрежительного отношения к правам человека, а порой и прямо оправдывала их нарушение.

5) Наконец, РПЦ активно включилась в работу с российской армией, формулируя для нее новое представление о долге и о смерти через ложную — на грани ереси — трактовку евангельских слов о любви: Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13).

Безусловно, общий анализ не может и не должен быть ограничен перечисленными выше темами, однако они вполне могут послужить отправной точкой для разговора. На последнем тезисе я остановлюсь подробнее.

Сознательный отказ Церкви от осуждения тоталитарного государства

В 1990-е годы Русская Православная Церковь сделала многое для того, чтобы восстановить свое влияние и авторитет в постсоветском обществе и в новом российском государстве.

Одной из центральных тем стала историческая память. В церковном контексте сужение проблематики исторической памяти до памяти о гонения и новомучениках казалось вполне закономерным. По мере того, как раскрывались архивы, картина уничтожения Церкви как непримиримого врага Советского государства, развертывалась с ужасающими подробностями.

На рубеже 1980-1990-х годов это позволило Церкви сделать смелый политический ход и начать позиционировать себя в качестве единственного общественного института, который сохранился со времен Российской империи и, следственно, может обеспечить связь с исторической, то есть несоветской — а порой и антисоветской — Россией.

Здесь точкой отсчета считается конец 1989 года, когда был причислен к лику святых Всероссийский патриарх Тихон (Беллавин, 1865–1925), который вскоре после Октябрьского переворота анафематствовал советскую власть:

Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей земной. Властью, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите ещё имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной4.

В Советском Союзе на протяжении десятилетий имя патриарха Тихона как явного врага советской власти было фактически под запретом, и канонизация — неожиданная, подготовленная практически в тайне — стала одним из первых признаков того, что Русская Православная Церковь обретает самостоятельный голос и выходит из-под контроля спецслужб и советского государства.

Десятилетием позднее, на Архиерейском соборе в 2000 году были прославлены около 1000 новомучеников, а к 2020 году число имен в Соборе Новомучеников и исповедников фактически удвоилось и превысило 1700.

Тема гонений советской власти на Церковь перестала быть запретной и постепенно стала не только центральной для исследований по истории Церкви, но и частью церковной культуры в широком смысле слова — новомученикам были написаны иконы, составлены богослужебные тексты, в их честь были освящены храмы.

Однако со временем стало ясно, что процесс канонизации новомучеников не лишен серьезных проблем и противоречий. С точки зрения массового религиозного сознания важнее были святые, которые могут помочь в решении конкретных проблем, как, например, канонизованная в 1998 году блаженная Матрона Московская (Никонова, 1881(?)–1952), не имеющая к новомученикам никакого отношения. Пример святых, сохранивших свою веру перед лицом жестоких гонений, в конце ХХ века многим казался неактуальным.

В 2006 году значительно осложнил работу церковных историков федеральный закон № 152 «О персональных данных». Он фактически закрыл доступ исследователям к судебно-следственным делам, содержащимся в российских архивах. Однако Церковь не решилась выступить публично против запретов, которые принимало государство. Было уже очевидно, что закрытие архивов связано с желанием российских спецслужб, которые вновь получили возможность взять под контроль различные сферы жизни российского общества, не афишировать карательных характер спецслужб в советское время, прямыми наследниками которых стали российские спецслужбы и заморозить все исследования в этой области. Все попытки историков и церковных краеведов организовать официальное письмо с выражением хотя бы озабоченности со стороны Церкви, окончились безрезультатно.

Ясным сигналом, что Церковь взяла новый курс на сотрудничество со спецслужбами, стало приветствие митрополита Варсонофия (Судакова) по случаю 80-летия УФСИН России по Республике Мордовия. «Примите искренние поздравления с 80-летием Управления Федеральной службы исполнения наказаний России по Республике Мордовия!» — так начал митрополит Варсонофий. И далее продолжил:

С исторической точки зрения 80 лет — это относительно небольшой период, но за это время Вы прошли путь от первого построенного здания в непроходимых лесах Мордовии до одной из лучших в России системы исполнения наказаний, освоившей территорию от Потьмы до Барашева протяженностью более 50 километров. Ваш повседневный труд по исполнению наказания для тех, кто совершил преступление, является служением нашему Отечеству и требует от Вас полного напряжения всех физических и духовных сил. Исполняя наказания осужденных за преступления, Вы укрепляете веру в справедливость, а помогая осужденным стать на путь исправления, вы возвращаете их к жизни и ограждаете общество от новых преступлений5.

Без преувеличения можно сказать, что это приветствие вызвало шок, так как ФСИН Мордовии — это прямой наследник сталинского ГУЛАГа, на этой территории были расположены Темлаг и Дубравлаг, в которых содержались в том числе священники и епископы. Например, известный литургист епископ Афанасий (Сахаров) срок по последнему приговору отбывал в Дубравлаге с ноября 1946 года по май 1954 года и провел в лагере сверх срока два с половиной года.

Получается, что митрополит Варсонофий, один из ближайших сотрудников патриарха Кирилла в первые годы его патриаршества, как минимум умалчивал о реальной истории колоний на территории Мордовии — по крайней мере на протяжении нескольких десятилетий никакой речи об «укреплении веры в справедливость» быть не могло. Эти лагеря были частью репрессивной машины советского государства по уничтожению граждан, которых оно объявило классовыми врагами.

Всего через год после этого пафосного обращения митрополита Варсонофия в ИК-14 на территории Мордовии будет отбывать срок Надежда Толоконникова из Pussy Riot, получившая такой же незаконный — с точки зрения права — срок, как и жертвы политических репрессий 1930–40-х годов.

В том же 2011 году Владимир Легойда, председатель Синодального информационного отдела Московского патриархата, предложил новую политическую формулу, которая перечеркнула прежнее отношение к новомученикам. Несмотря на многочисленные возражения она вошла в документ «О мерах по сохранению памяти новомучеников, исповедников и всех невинно от богоборцев в годы гонений пострадавших», который был подготовлен Межсоборным присутствием Русской Православной Церкви и принят Архиерейским собором в 2011 году:

Подвиг новомучеников и исповедников свидетельствует об их противостоянии богоборчеству, а не государству как таковому6.

Эта формула очень понравилась патриарху Кириллу, так как отражала «новый курс» РПЦ на встраивание в новое авторитарное государство, которое вскоре начал строить Владимир Путин.

Несколько месяцев назад, весной 2023 года, ФБР рассекретило один из документов7, который ясно свидетельствует о том, что сразу после избрания на Московский патриарший престол Кирилл стал выстраивать системное взаимодействие с российскими спецслужбами и, вполне возможно, что последовательное выведение государства из пространства какой-либо критики со стороны Церкви было одним из ключевых условий такого сотрудничества.

Иерархическая вертикаль Московской патриархии и церковная коррупция

После 1917 года Православная Церковь не только была лишена всех своих привилегий, но и на несколько десятилетий оказалась вне закона. Только в 1943 году Сталин согласился на легализацию Церкви и позволил зарегистрировать ее под новым названием, которое и сейчас широко известно — Русская Православная Церковь8.

Бурное развитие церковной жизни в начале 1990-х годов привело к тому, что возникло стихийное мирянское движение, одной из форм которого стали православные братства, сыгравшие огромную роль в открытии новых приходов, в организации миссионерской, катехизаторской и просветительской работы. Однако церковная иерархия, испугавшаяся такой во многом бесконтрольной активности мирян, в 1994 году фактически запретила братства, ограничив их деятельность рамками приходов и жестко подчинив их настоятелям храмов. Это был первый, и как впоследствии оказалось, один из самых чувствительных ударов по формирующимся горизонтальным связям между церковными общинами.

Одновременно формировалась новая церковная бюрократия — создавались новые синодальные отделы, для них подбирали сотрудников как из числа духовенства, так и мирян. Практически сразу, еще в первой половине 1990-х годов, руководители синодальных отделов сумели создать целый ряд коррупционных схем, в рамках которых отмывались десятки, если не сотни миллионов долларов. Самой известной и самой крупной стала афера с безакцизным ввозом в Россию табака и алкоголя в 1996 году. Главным организатором и бенефициаром этой аферы стал митрополит Кирилл (Гундяев), который уже в следующем, 1997 году, получил прозвище «табачный митрополит». Однако это была далеко не единственная афера. Чуть позднее РПЦ получила квоты на экспорт нефти. Значительные средства осели на счетах высшего эшелона церковной бюрократии в результате присвоения средств, выделявшихся на социальные, благотворительные и образовательные проекты.

Видимо, именно в это время высшая церковная иерархия поняла, что реальные деньги Церковь может получать только от государства и аффилированного с ней крупного бизнеса. Прихожане, мелкий и средний бизнес существенной — для церковной иерархии — роли в финансировании Церкви играть не будут.

Тем не менее в период патриаршества Алексия (Ридигера, 1929–2008), авторитарной административной вертикали не существовало, и приходские общины, не связанные ни жесткими административными, ни финансовыми, ни идеологическими обязательствами могли сравнительно спокойно развиваться и выстраивать свою жизнь в соответствии со своими богословскими и церковно-практическими взглядами.

Безусловно, иерархический принцип лежит в основе канонического устройства Православной Церкви, однако крайне важно понимать, что это не единственный принцип. Он должен сочетаться с принципом соборного управления, использовать по крайней мере элементы демократических процедур.

Ситуация резко изменилась в результате радикальных административных реформ патриарха Кирилла. Церковная бюрократия получила полный контроль и исключительную власть над всей церковной жизнью. С одной стороны, патриарх Кирилл учредил новые институты церковного управления — Межсоборное присутствие Русской Православной Церкви, Высший церковный совет, а также учредил на территории России множество новых епископских кафедр. Однако в итоге все эти институты оказались лишь имитационными формами соборного управления. Все они оказались прикрытием — до поры до времени вполне удачным — той авторитарной системы, которую выстраивал патриарх Кирилл.

Резко выросло количество доносов, которые, в отличие от эпохи патриарха Алексия II, становились основой для принятия серьезных кадровых решений. Любые формы инакомыслия и нелояльности предельно жестко пресекались. Личная лояльность патриарху Кириллу постепенно становилась одним из главных принципов кадровой политики Московской патриархии.

Создавая авторитарные формы церковного управления, патриарх Кирилл, безусловно, копировал Путина и, как позднее оказалось, не гнушался опираться на спецслужбы, когда речь шла о пересечении государственных и церковных интересов. Наиболее ярко это проявилось в 2022–2023 годах в преследовании антивоенно настроенных священников, когда угрозы в их адрес звучали не только со стороны правящего архиерея, но и в некоторых случаях напрямую со стороны ФСБ9.

Война и насилие в евангельской и богословской перспективе

Прочно ассоциируя себя с политикой Российской Федерации, РПЦ постоянно вовлекалась в конфликты на постсоветском пространстве. Полномасштабная война в Украине не стала исключением, наоборот, кульминацией вовлеченности Церкви в противостояние с теми соседями-единверцами, которых авторитарное государство посчитало своими врагами.

В 2015 году, вскоре после аннексии Крыма, я впервые заметил, что склонность к насилию и оправданию насилия носит не случайный характер, а становится характерной чертой современного Русского Православия не только в его административно-институциональных формах, но и на уровне различных форм православного активизма10.

Ситуативно реагируя на исторические вызовы конца ХХ — начала XXI веков, РПЦ полностью отказалась от того богословского и церковно-общественного наследия, которое формировалось — при активном участии представителей РПЦ — в Европе после окончания Второй мировой войны и особенно в годы «холодной войны» между Востоком и Западом. Широкое богословское осмысление проблем войны и насилия шло по нескольким направлениям и представители РПЦ если не участвовали во всех дискуссиях непосредственно, то внимательно следили за их ходом. Здесь следует отметить три основных направления:

1) миротворческий диалог в рамках международных экуменических организаций;

2) богословские исследования Юргена Мольтмана и рядах других богословов в рамках направления, получившего название богословие после Освенцима;

3) религиозно-философские исследования Рене Жирара и его концепция миметического насилия.

1. Экуменический миротворческий диалог. В период гонки вооружений и нарастания угрозы ядерной войны теория «священной войны» была осуждена христианскими богословами разных христианских Церквей, и Православные Церкви не были исключением. Более того, широкое распространение получила позиция, которая утверждает, что и теория «справедливой войны» не может ответить на вызовы современного мира. Потому на место теории справедливой войны приходит теория справедливого мира (теория поддержания справедливого мира, англ. just-peacemaking theory). Во второй половине ХХ в. в лексике христианских церквей появляется характерный термин «богословие мира». Одной из задач церквей считается активное миротворчество, постоянные усилия для поддержания мира на планете. Война рассматривается как абсолютно недопустимое средство разрешения конфликтов, поскольку теперь она несет в себе угрозу уничтожения человечества. Церкви начинают активно сотрудничать со специалистами в области практической политологии с целью выработки эффективных методов сохранения мира и предотвращения военных столкновений.

К концу XX века международное экуменическое движение оказалось в глубоком кризисе, а институты, обеспечивающие экуменический диалог, во многом утратили свой авторитет.

На смену им пришли сетевые организации, прежде всего христианских консерваторов, которые, с одной стороны способствовали внедрению культурных войн на постсоветском пространстве, а с другой стороны внедряли консервативную повестку в различных международных организациях, включая ООН.

2. Богословие после Освенцима. Выдающий богослов из Германии Юрген Мольтман утверждает, что в христианском осмыслении трагедии и зла Освенцима главный фокус — это страдающий Бог. «И совершенно верно, что после Освенцима богословский пересмотр образа Бога в целом начинался с Его всемогущества», — подчеркнул Мольтман. Вспоминая Дитриха Бонхеффера, Мольтман повторяет его слова: «Только страдающий Бог может прийти на помощь». В конфликте между преступниками и жертвами только страдающий Бог всегда на стороне жертв.

Эмилио Джентиле, занимаясь критическим анализом тоталитарных режимов, отмечает, что фашизм — это одно из проявлений сакрализации политики:

Политическая религия… санкционирует насилие (курсив мой. — С. Ч.) как легитимное оружие в борьбе против тех, кого считает своими внутренними и внешними врагами, и как средство обновления коллектива11.

Другими словами, идею Всемогущего Бога «забирают себе» тоталитарные режимы и на этой или подобной основе строят свою политическую религию.

Примечательно, что все попытки открыть новое исследовательское направление «богословие после ГУЛАГа» серьезного развития не получили, хотя вполне очевидно, что здесь есть огромное пространство для богословского анализа.

3. Миметическое насилие. Связь насилия с жертвой через описание самого акта жертвоприношения как морально нейтрального и свойственного любому человеческому сообществу, позволяет проанализировать самые различные конфликты, используя новую оптику. Жирар делает особый акцент на уникальности евангельского благовестия, которое заключается в том, что только Христос последовательно отменяет всякое насилие. Такой подход дает возможность вернуться к доконстантиновскому, доимперскому прочтению Евангелия и увидеть задачи христианской жизни как для отдельного христианина, так и для всей Церкви в перспективе полного отказа от насилия и поиска внешних врагов.

И здесь следует отметить, что в богословском дискурсе официальной Церкви в России произошел радикальный — вплоть до возможности квалификации его как ереси — разворот. Речь идет о понимании и толковании слов Спасителя из Евангелия от Иоанна: Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13).

Это цитата из прямой речи Спасителя во время последней беседы со своими учениками после Тайной Вечери. В этих словах речь идет вольной жертве и предстоящей смерти Самого Богочеловека на Кресте, без каких-либо дополнительных коннотаций о насилии над другими и уж тем более о том, что это может быть сопряжено с намеренным убийством, например, врагов на поле боя. Наоборот, никакой крови, даже своих врагов, Спаситель не проливает, оставляя их жизнь, их судьбу и в земной, и в вечной жизни на суд Своего Отца: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34).

Однако, когда фраза вырывается из контекста, — а православные проповедники поступают именно так, никогда не используют эти слова Спасителя в контексте 15-ой главы — она приобретает иной смысл. Фактически Церковь говорит воинам, что в любой ситуации они отдают свои жизни не напрасно.

Вот фрагмент проповеди патриарха Кирилла 9 мая 2020 года, на литии по погибшим и усопшим участникам Великой Отечественной войны:

Религиозное возрождение нашего народа во время войны — это один из факторов, который, несомненно, повлиял на ее исход. Потому что верующий человек исполняет свой долг, имея ответственность не только перед начальником, который над ним поставлен, но и перед своей совестью и, самое главное, пред Богом. А ведь именно Господь сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13). Господь призвал нас быть готовыми отдавать свою жизнь за других, и если в мирное время эта заповедь не воспринимается как очень актуальная, то в военное время она сделалась для многих руководящим принципом их жизни12.

Говоря о смерти на поле боя патриарх Кирилл намеренно игнорирует контекст. Речь идет не о пацифистах, которые сознательно отказываются от насилия и без всякого оружия в руках принимают смерть, как мученики в Ранней Церкви. Речь идет о тех, кто имел твердое намерение убивать и убивал сознательно, порой жестоко и многократно. Такая «забота о друзьях» тесно связана с ненавистью к врагу. Этот посыл сформулирован в стихотворении Константина Симонова, «Убей его!», написанного в 1942 году:

Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

Пытаясь преодолеть это явное нравственное противоречие митрополит Тихон (Шевкунов) в интервью телеканалу «Россия-24» в ноябре 2022 года заявил, что общаясь с военнослужащими 76-ой десантно-штурмовой дивизии после возвращения с оккупированной территории Украины, он не видел еще «ни одного пылающего ненавистью к украинцам» солдата и добавил:

Инвалиды на всю жизнь, но у них нет никакой ненависти — вот это меня просто поражает. Когда же смотришь некоторые репортажи и высказывания с той стороны, то поражает именно ненависть13.

Эти красивые и благочестивые на первый взгляд слова звучат совсем иначе, если вспомнить, что именно солдаты и офицеры Псковской дивизии вошли в Бучу и Ирпень и вместе с войсками Росгвардии несут ответственность за массовые убийства мирных жителей.

Однако еще более проблематичным использование цитаты из Евангелия становится в контексте не справедливой, а захватнической войны, которую российские войска ведут на оккупированных территориях Украины. Никаких реальных друзей на территории Украины, которых надо было защищать, у российских солдат не было.

Тем не менее эти евангельские слова тысячи, а возможно, уже и десятки тысяч раз повторяли многие православные священники14 в различных регионах России на похоронах воинов-оккупантов, погибших на территории Украины.

«Русский мир» и эскалация насилия

К концу 1990-х гг. в активную фазу формирования вошла концепция «русского мира»15 и о церковном миротворчестве все благополучно забыли.

Концепцию «русского мира» разрабатывали православные неофиты, то есть те постсоветские интеллектуалы, которые создали экспертную среду при Отделе внешних церковных связей Московского патриархата по заданию и при личном активном участии митрополита Кирилла.

Они рассчитывали, что с помощью «русского мира» можно будет сохранить культурное и церковное влияние на те православные славянские народы, которые после распада Советского Cоюза оказались в новых независимых государствах и переживали, как и русские в России, глубокий кризис идентичности. Однако возрождение в России имперской идеи в начале 2000-х привело к тому, что у «русского мира» сперва появился политический центр — Москва, а затем и все прочие узлы и элементы «русского мира» стали отстраиваться не как сетевая структура, а инструмент консолидации вокруг Москвы и на деньги Москвы.

«Русский мир», задуманный как инструмент «мягкой силы», в течение нескольких лет превратился в свою противоположность: политическую религию, санкционирующую насилие и убийство — прямо по Эмилио Джентиле.

Вполне возможно, что даже перестав быть «мягкой силой», «русский мир» мог бы остаться инструментом имперской политики прежде всего в соседних государствах — Украине, Беларуси, Молдове и среди русскоязычной диаспоры в других странах мира.

Однако открытое насилие — а именно война в Донбассе — стало поворотной точкой. Произошла предельная радикализация концепции «русского мира». И неожиданно раскрылся его большой мобилизационный потенциал. Именно под знамена «русского мира» удалось рекрутировать большое количество наемников из России, Беларуси, Молдовы и даже Сербии, которые отправились воевать в Луганск и Донбасс на стороне сепаратистов против «украинских фашистов». Это движение было особенно широким и массовым на первом этапе войны. При этом православные священники благословляли наемников перед их отправкой в Донбасс.

Однако известен только один случай, когда церковные власти наказали священника за подобные действия. В Екатеринбурге в 2015 году епархиальный совет временно отстранил от служения протоиерея Владимира Зайцева, который призывал добровольцев, отправляющихся в Луганск, «бить фашистскую мразь». Во всех остальных случаях никаких наказаний не последовало. Можно сделать вывод, что православная иерархия в целом благосклонно отнеслась к участию наемников из России в вооруженном конфликте на территории Украины.

С началом полномасштабной агрессии России против Украины оправдание насилия со стороны Церкви стало регулярным и безоговорочным. «Русский мир» мутировал в подобие политической религии, прямо санкционирующей насилие и убийство.

Церковь и российсская армия

В 1990-е годы взаимодействие Церкви с Вооруженными силами складывалось непросто. Военные, которые дольше всех находились в жестких рамках советской идеологии, с большим трудом шли на контакты с Церковью. Однако уже к концу 1990-х Церковь нащупала три основных направления, по которым пошла в атаку на армию.

Во-первых, Церковь предложила армии новое видение истории России. В условиях глубокого кризиса советской идентичности Церковь помогла армии заглянуть далеко за «советский горизонт». Русская история не только дает множество примеров тесного сотрудничества Церкви и армии, но и показывает, как православная вера вдохновляет таких известных полководцев, как, например, генералиссимус Александр Суворов и контр-адмирал Федор Ушаков. Культ последнего, получил широкое распространение в российской армии. Хотя Федор Ушаков был канонизирован не за свои военные победы, а за благочестивую христианскую жизнь после своей отставки, в постсоветской гражданской религии место главного святого воина оставалось вакантным. В разное время на него претендовали воин Евгений Родионов, который был убит в чеченском плену в 1996 году, однако попытки его канонизации провалились из-за недостаточности и ненадежности свидетельств; советский маршал Георгий Жуков, но его канонизация так и не случилась; святой благоверный князь Александр Невский. Последний стал особенно популярен благодаря формированию нарратива о «извечном противостоянии» православного Востока (Византия, потом Россия) католическому Западу (Германия, Евросоюз, Америка). Однако именно святой праведный Федор Ушаков оказался самым удобным инструментом для формирования культа не просто святого, но и непобедимого русского военачальника.

Во-вторых, Церковь помогла армии по-новому увидеть проблему смерти. Кризис идентичности был не только идеологическим, но и духовным кризисом. Огромной армии, которая еще совсем недавно стояла на страже атеистического по своей природе государства, было крайне необходимо осознать реалии нового мира, который более невозможно описать как противостояние двух систем — социализма и капитализма.

Сперва евангельская проповедь стала попыткой гуманизации армии, а слова Евангелия от Иоанна «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13) на долгие годы стали основой духовного окормления, главным «магическим заклинанием» для военнослужащих.

И затем именно религиозно окрашенные тезисы о защите «уникальной православной цивилизации», России как защитнице христианских ценностей стали основными объяснениями противостояния России и «коллективного Запада».

Наконец, в-третьих, в постсоветские годы значительное количество вышедших в отставку военных приняли священный сан и стали своего рода «лоббистами» развития отношений Церкви и армии на самых разных уровнях. Они хорошо понимали логику военного командования и зачастую могли на равных общаться с военными. Систематическая работа с Министерством обороны началась в 1995 году, когда был создан Синодальный отдел по взаимодействию с Вооруженными Силами и правоохранительными органами. Годом ранее при Православном Свято-Тихоновском богословском институте возник Центр духовного образования военнослужащих, однако только в 2009 году началось возрождение института штатного военного духовенства. Сегодня в структуре Синодального отдела действуют 10 секторов по взаимодействию с видами и родами Вооруженных сил, а также войсками и воинскими формированиями не входящими в состав Вооруженных сил (секторы Сухопутных войск, ВМФ, ВВС, РВСН, ВКО, ВДВ, Внутренних войск МВД, Пограничной службы ФСБ России, Федеральной таможенной службы, Федеральной службы охраны), 5 секторов по направлениям деятельности (секторы организационно-мобилизационный, информационно-издательский, информационно-аналитический, учебных заведений, общественных связей) и сектор по взаимодействию с МВД.

Одним из ярких проповедников-пропагандистов стал митрополит Мурманский и Мончегорский Митрофан (Баданин), капитан 2 ранга, демобилизовавшийся из Военно-Морского флота в 1997 году и рукоположенный патриархом Кириллом в епископский сан в 2013 году. Он стал одним из главных апологетов российской агрессии, утверждая, что в Украине происходит «беснование»:

Вот я помню, как начинался этот самый 2014-й год, это прыгание на Майдане обезьянье какое-то, не знаю, люди-то не ведут так себя, это не по-человечески, так прыгают шимпанзе, подрыгивать любят, ну горько это было видеть — одоление бесами целого народа… Как же так случилось? Это беснование. Это народ попустил в в свое сердце прийти князю тьмы и принять его волю, и превратиться в клоунов каких-то, прыгающих, скачущих, орущих… …И опять русский народ приходит на помощь, и опять он берет на себя и наши ребята там погибают, и они выполнят эту задачу, иначе конец всему, если будет царствовать князь тьмы, если народы будут им одолены. Последний рубеж проходит здесь, в России, мы с вами последние, те, которые стоять поперек этого движения к царству Антихриста… Всегда стоял русский народ поперек, потому что у нас православие. Мы последние. На нас колоссальная ответственность, и все наши молитвы сейчас об этом. Чтобы мы выполнили свою историческую миссию, которая всегда выпадала на наши плечи — умирать за истину, за правду, за справедливость, за веру16.

И стилистически, и содержательно это яркий пример проповеди постсоветской гражданской религии, где тесно переплетаются мифы кремлевской пропаганды, язык православного благочестия и мессианские идеи, связанные прежде с русской нацией, а не с Евангелием.

Но это лишь один пример. Сегодня их многие сотни. Судя по всему существует целая программа отправки священников из разных регионов России на оккупированные территории Украины с целью показать, что РПЦ не только на словах поддерживает и благословляет войну, но и практически помогает российской армии.

Некоторые перспективы

Главное, что произошло и сделало возможной полномасштабную войну России против Украины — это соединение политической воли российского руководства и полная их поддержка со стороны Русской Православной Церкви. Путинское государство получило от официальной Церкви в России благословение «на всё», включая войну и военные преступления.

И это означает, что период церковного возрождения закончился не возрождением Церкви в традиционном смысле этого слова, а тяжелой, болезненной и крайне опасной мутацией — формированием постсоветской гражданской религии, ставшей важной частью идеологического обеспечения авторитарного государства. Многочисленные элементы православной традиции в этой новой идеологической системе никого не должны вводить в заблуждение. Они носят формальный, поверхностный характер. С точки зрения содержания центральным является неоимперский миф. Этот миф построен на безусловном главенстве авторитарного государства над обществом и Церковью, которые имеют право голоса лишь постольку, поскольку они готовы поддерживать государство. Во всех остальных случаях включается репрессивная машина по поиску и наказанию внешних и внутренних врагов. Если эти враги представляют серьезную угрозу, то борьба с ними получает примитивную религиозную мотивацию как борьбу «сил добра и света» с «силами зла и тьмы».

Для самой Русской Православной Церкви такой выбор будет иметь катастрофические последствия. Ее авторитет в российском обществе теперь связан исключительно с политической властью. Власть падет, падет и РПЦ в ее нынешнем виде. Епархии РПЦ в большинстве независимых государств будут последовательно отказываться от любых ассоциаций с Москвой, потому что даже духовные связи, не говоря уже об административной зависимости, будут рассматриваться в свете политических интересов. Наконец, в этой ситуации неминуемо отделение Русской Православной Церкви от большинства поместных Православных Церквей, которые относятся к «коллективному Западу» и в значительной своей части расположены на территории Евросоюза и НАТО. В худшем случае это приведет к тому, что РПЦ превратится в православную секту. Сегодня может показаться, что это фантастический сценарий, но вполне возможно, что уже сегодня его следует рассматривать всерьез.

Статья написана в рамках проекта «Православие и права человека» Центра православных исследований Фордэмского университета при финансовой поддержке Фонда Генри Люса и Фонда «Лидерство 100».

DOI: 10.55167/573bb6195bc6