Несогласные россияне: что они чувствуют через полтора года после начала СВО

Кандидат социологических наук

В ноябре 2023 года я провела новый, третий по счету, опрос остающихся в России несогласных. Предыдущие прошли в мае и ноябре 2022 года. Анкета частично состояла из прежних вопросов, но появились и новые, так как за год после предыдущего опроса многое в жизни респондентов изменилось. Как и в ходе предыдущих замеров, я спрашивала респондентов о том, что они почувствовали после объявления СВО, но теперь упор был сделан на изменениях в их самочувствии за уже достаточно длительный срок.

Описание исследования

Каждый раз анкеты была опубликованы на Google Forms, а ссылку на них я давала в своей социальной сети для распространения с помощью «снежного кома». Соответственно, по всем своим социально-демографическим характеристикам мои респонденты в ходе всех этапов исследования слабо отличались друг от друга. Скорее всего, многие нынешние респонденты участвовали в этом опросе не впервые, а делали это и раньше.

Это люди с высшим образованием или студенты, проживающие в крупнейших городах, прежде всего, в Москве (на этот раз их было 66%) и Санкт-Петербурге (11%). Примерно половине нет еще 40 лет, остальным 40 лет и более. Как обычно, преобладали представители следующих профессий, преимущественно гуманитарных (проценты даются по результатам последнего замера): преподаватели вузов и научные сотрудники — 21%, журналисты, редакторы — 11,5%, учителя — 11%, культура, литература, искусство, дизайн — 10%, психология, медицина — 9%. Традиционно среди участников опроса очень много людей так называемых «помогающих профессий», полагающих, что их труд очень полезен молодежи, простым людям, обществу в целом.

В одном последний опрос существенно отличался от предыдущих: резко снизилась активность потенциальных участников, особенно не москвичей. Во время первого замера полтора года назад за сутки анкету остающихся несогласных заполнили 500 человек, полгода спустя за тот же кратчайший срок их количество выросло до 1300, а на этот раз за несколько дней было собрано всего 330 анкет. Снижение активности в распространении и заполнении стало заметно с самого начала набора анкет, поэтому я обратилась к своим друзьям по социальной сети с просьбой объяснить этот феномен. Большинство из них предположило, что люди утратили смысл участвовать в опросе; некоторые этого боятся, хотя опрос анонимный; они находятся в состоянии апатии и безразличия; многие уехали, как и собирались это сделать, из страны, а многие по разным причинам просто ушли из социальных сетей, прежде всего из фейсбука. Одни из страха писать в запрещенную в России социальную сеть, другие не сумели настроить VPN. А вот весной 2022 года, вскоре после начала СВО и первой массовой волны эмиграции, как и осенью того же года после объявления частичной мобилизации и второго всплеска эмиграционной активности, остающиеся несогласные очень хотели заявить о том, что они существуют, хотя и не представлены в публичном поле, что они действуют, делают много полезного.

Время шло, ничего особенно нового и существенного не происходило, жизнь остающихся несогласных каким-то образом стабилизировалась, в результате чего ослабло, почти угасло желание представить себя в условно публичном поле.

А вот что наиболее важного произошло за этот год с представителями интересующей меня группы, прежде всего, с их самочувствием, стало целью последнего этапа исследования.

Что было полтора года назад?

Каждый раз, отвечая на вопрос о том, что респонденты почувствовали 24 февраля 2022 года, большинство из них описывали свои ощущения исключительно экспрессивно. Не стал исключением и этот замер, хотя это были воспоминания уже полуторагодичной давности. Причем описания этих чувств практически не изменились, настолько остро они сохранились в памяти.

По числу ответов лидируют страх и ужас — 54% к числу ответивших. Далее следуют депрессия, бессилие, безысходность — 28%, шок — 27%, возмущение, гнев, ненависть, злость — 24,5%, недоумение, непонимание, растерянность, смятение, а также боль, горе, отчаяние, тоска — по 24%. Последнее место заняли стыд и вина — 12%, причем ответов о вине было очень мало, практически единицы, в основном говорили о чувстве стыда за происходящее. Собственной вины в этом они не видели, было стыдно за страну. Как мы видим, число ответов значительно превышает 100%, то есть большинство респондентов испытывали смешанные чувства, но с большим отрывом лидировали страх и ужас. В среднем респонденты два типа ответов: например, страх, ужас и шок; страх, ужас и безысходность или гнев; или стыд и злость и пр.

Шок я выделила в отдельную группу, не соединив его со страхом. Во-первых, поскольку это гораздо более сильное и резкое чувство, во-вторых, потому что оно, как можно было предположить, не может длиться очень долго. Бояться, испытывать ужас можно очень длительное время; шок напоминает удар. Первым ударом было объявление СВО, вторым — частичная мобилизация. Скорее всего, между ними шоковое состояние должно было спадать, что мы и проверили, задавая следующий вопрос.

Еще одно важное обстоятельство: преобладали «слабые» реакции, пассивные, не предполагающие никакого действия, своего рода реакции жертв, а не активных акторов. Только четверть опрошенных говорила о злости, гневе, возмущении. Конечно, эти чувства не предполагают активного противодействия происходящему, но они во всяком случае означают внутренний протест, хотя и не обязательно выходящий вовне. В этом смысле отчасти справедливыми были тогда высказывания уехавших, что их отъезд — это действие, а оставаться — никакого действия не совершать. И это при том, что наши интервью с эмигрантами четко показали, что оба ее всплеска в наибольшей степени были вызваны тоже страхом и ужасом, прежде всего перед закрытием границ и мобилизацией весной 2022 года и уже объявленной частичной мобилизацией спустя полгода. Среди уехавших доля политических активистов, которым реально грозили репрессии и которые вне России собирались вести активную политическую деятельность, была очень невелика. Эти обвинения в бездействии очень сильно задевали остающихся, которые не считали бегство из страны из-за страха реальным действием.

Что они чувствуют спустя полтора года?

После частичной мобилизации в сентябре 2022 года никаких особенно остро воспринимаемых событий, в общем, не произошло, не происходили и какие-то существенные сдвиги в ту или иную сторону и на фронтах, а потому не было и новых эмиграционных всплесков. Впрочем, судя по всему, потенциала людей для третьего резкого всплеска эмиграции уже нет, в значительной степени этот потенциал исчерпан.

Если говорить о населении России в целом, то согласно результатам Всероссийского опроса, проведенного Левада-центром в конце октября 2023 года, чувствуют себя россияне очень хорошо. Так, 15% указали, что чувствуют себя прекрасно, 67% — нормально, у них ровное состояние, при этом 13% испытывают напряжение и лишь 4% страх и тоску. При этом у представителей самой молодой группы респондентов ответов о прекрасном настроении больше всего — 28%, а меньше всего оптимистов среди самых пожилых (старше 65 лет) — их лишь 8%, что можно объяснить, скорее, не политическими, а личными обстоятельствами. Отметим также, что 2/3 респондентов указали, что страна движется в правильном направлении1.

Совсем не так хорошо, судя по результатам моего опроса, чувствуют себя несогласные высокообразованные жители мегаполисов. Понятно, что шок прошел почти у всех — всего 2,2%, в таком остром состоянии невозможно жить долго. Снизилась за это время доля страха и ужаса — 17,5%, то есть таких ответов втрое меньше, чем весной 2022 года. Причем если тогда на страх и ужас, как правило, указывали вместе, они шли парой, то теперь чаще по-отдельности. О страхе говорят как о реакции на какие-то угрозы, об ужасе как общем, недифференцированном состоянии. Почти вдвое (до 14%) сократилась доля испытывающих злость, гнев, возмущение. Скорее всего потому, что усилилось жертвенное самоощущение, чувство невозможности и неспособности как-то активно действовать, противостоять происходящему. И действительно, значительно больше стало людей, чувствующих безысходность, бессилие, усталость, депрессию, подавленность, обреченность — 36,2% ответивших. Эта группа ответов стала лидировать, причем эпитетов, описывающих такого рода состояния, стало больше. В частности, появился эпитет «обреченность». Такое самоощущение не могло появиться сразу, для этого потребовалось время. Вдвое реже стали говорить о стыде, чувстве вины — 6%. Жертвы не чувствуют себя виноватыми.

Появилась еще одна группа ответов, тоже потребовавшая времени для возникновения — это отчаяние и боль, которые сначала были острыми, но постепенно стали хроническими. И уж точно новой стала такая группа ответов как «адаптация, принятие, спокойствие, безразличие, надежда» — 18%. Понятно, что адаптация, принятие и спокойствие сильно отличаются от безразличия и надежды (ее мало в этой группе), но все это — результат длительной жизни в состоянии стресса.

Что изменилось за это время?

Я попросила респондентов описать основные изменения, которые у них произошли за полтора года жизни в новых, неблагоприятных обстоятельствах. «Ничего не изменилось» отметили немногие — 8,4%, остальные почувствовали существенные изменения, причем описывали эти изменения очень по-разному. Как и можно было ожидать, лидировали две группы ответов: «привыкание, адаптация» — 20,6% и «усталость, безнадежность, бессилие» — 18,1%. Но в чем заключается эта адаптация? К привычке, а потому принятию и согласию, приносящим спокойствие? Нет, вот наиболее типичные ответы: «Как после смерти близких. Кажется, мир должен рухнуть, а он не рухнул. И ты, озираясь, привыкаешь жить в новой реальности», «Привыкли к ужасу», «Появилась привычка жить с постоянной болью», «Мы привыкаем к боли. И к тому, что не в силах ни на что повлиять», «Есть привыкание, привычный ужас уже не так ранит, как нежданный» и пр. Боль из острой превратилась в хроническую, привычную, стала нормальной частью жизни, не такой острой, как прежде, фоновой.

А раз так, то люди испытывают усталость, бессилие, безнадежность: «Не осталось никакой надежды», «Атрофировались острые реакции, чувство мрака стало постоянным», «Появилось ощущение, что счастья уже не будет», «Бессилие, безнадёжность». Несколько человек вспомнили строки из ставшего популярным в этой среде стихотворения Инны Кабыш: «Кто варит варенье в июле, тот знает, что выхода нет». К ответам этих двух типов примыкают еще группа «понимание, что весь этот ужас надолго» — 10,3%. В сумме эти группы — половина респондентов.

Но все-таки 11,6% полагают, что раз это надолго, то нельзя окончательно падать духом, надо запастись терпением, сохранить себя и/или надеяться на лучшее: «Понятно, что весь этот кошмар надолго и надо выстраивать долгосрочную перспективу-как сохранить себя и детей в перевёрнутой с ног на голову реальности. В оруэлловском мире жить трудно», «Деваться некуда, надо жить и работать дальше», «Приняла решение, что не буду сама разрушать свою жизнь. И что буду изо всех сил строить её. Буду поддерживать живое там, где могу. В своей жизни и жизни близких», «Надо как-то жить и в эти времена. Множество людей вокруг думают так же, как я, значит, есть основания надеяться пережить и принять участие в восстановлении», «Психика адаптировалась: жить долго придётся в этом мороке, м.б., до своего конца, а события только будут нарастать и потрясать своей чудовищностью — собираемся силами, концентрируемся на важном, „надеваем броню“» и пр. Я думаю, что если ситуация будет сохраняться примерно такой же стационарной, как в последние месяцы, если не будет очень сильных социально-политических шоков, то доля таких людей из данной социальной группы будет возрастать. Во всяком случае, только 4,8% респондентов полагает, что происходит ухудшение политической ситуации, рост давления на несогласных.

Относительно небольших по количеству групп ответов много, но я хочу обратить внимание только на несколько, которые кажутся существенными. Для 8% респондентов болезненным оказалось разочарование в окружающих людях, зачастую связанных с ними родственными узами, они стали чувствовать себя одинокими маргиналами. Напротив, лишь 2,6% испытывают надежду на людей, имеют единомышленников, что им дает немалый жизненный ресурс.

С началом войны в Израиле, трагедией в Карабахе, неправильной с точки зрения участников исследования позицией и санкциями западных стран по отношению к таким, как они, то есть уход от того, что принято было называть «европейскими ценностями» и пр. довольно многие перестали воспринимать ситуацию в России как уникальную. Они пишут, что «мир сошел с ума», «прежнего мира не существует», в нем нет уже никакой стабильности: «Политическая обстановка в целом в мире накаляется, уже и Армения, и Азербайджан, и Израиль с Палестиной. Есть ощущение, что число конфликтных зон будет только расти», «Война распространяется по миру», «Стали понятны позиция и отношение к нам Запада, их цели с благополучием нашей страны (и благополучием Украины) не совпадают», «Стало понятно, сколько на свете лицемерных людей, например (тут я не только про российских политиков, но и про европейских с их бессмысленными санкциями)» и пр. Все это воспринимается очень болезненно, но точно не способствует росту возмущения происходящим в России, особенно это касается разочарования в политике Запада.

В ходе каждого опроса несогласных я сталкивалась с тем, что очень малую долю их проблем и переживаний вызывают экономические и бытовые сложности. На этот раз на рост цен, бытовые сложности, проблемы с работой посетовало лишь 4,8% респондентов, эта тема остается маргинальной по сравнению с проблемами политическими. Возможно, это связано с тем, что абсолютное большинство моих респондентов живут в Москве и других мегаполисах, их можно было в недалеком прошлом условно назвать представителями среднего класса. Жалоб на качество сервисов нет ни одной, только трое респондентов сообщили о потере работы, остальные отмечали, что жизнь стала гораздо дороже, но их, повторю, очень мало.

Вместо заключения

Совсем не быт и доходы делают жизнь большинства остающихся респондентов такой тяжелой и мучительной, не они создают у них чувство глубокой депрессии, безысходности, страха и печали. Постоянное фоновое ощущение ведущейся войны, хотя они находятся далеко от линии фронта и у них нет находящихся там близких, чувство изолированности, маргинальности в своей стране и полное безразличие к ним, их проблемам от зарубежных политиков, разлука с эмигрировавшими близкими и друзьями, страх перед будущим, отсутствие надежды на лучшее — вот что мучает их больше всего. Единственное, что позитивно отличает этот опрос от предыдущих — это отсутствие суицидальных настроений, какая-то, пусть очень мучительная, адаптация все-такие происходит.

DOI: 10.55167/318b3bf7cf2a