Skip to main content

О социологии войны

Published onAug 21, 2022
О социологии войны

1Социология войны — это почти то же самое, что социология мира, мира всего человеческого существования, только вывернутого наизнанку, мира в измененном состоянии сознания, обезумевшего мира. Это социология всего, что происходит на войне, и всего, что представляет собой война в социальном и человеческом измерении.

Мне могут возразить: многие тысячи лет люди воевали, война была обычным делом и погибать на войне сотнями тысяч и миллионами человек тоже было обычным делом. Что же сейчас мы так потрясены и растеряны? И это социологический вопрос. Впрочем, потрясены и растеряны не все — и это тоже социологический вопрос.

Словари определяют войну как форму организованной вооруженной борьбы между государствами, нациями и народами. Целью войн, как правило, является достижение политических целей, и делается это с помощью навязывания противнику своей воли. Если речь идет о гражданской войне, противниками становятся социальные группы внутри государства. Мы видим, что социальный аспект появляется уже в самом определении того, что такое война, и в ответ на необходимость ее социального осмысления формируется специальная научная дисциплина — военная социология. Она строится вокруг изучения вопросов функционирования и развития военной сферы общества2. Однако состояния войны, в которые вступают страны и государства, подчиняют себе все их существование, ставят проблему военной реальности всего общества, и тогда возникает запрос к социологии изучать не только военную структуру внутри обществ и государств, но и войну как состояние всего социума — как не-мирную, парадоксальную, патологическую социальную реальность, которую нужно детально описывать, анализировать и объяснять.

Сегодня эта патология заключается в том, что после почти 80 лет мирного сосуществования государств с разным социально-политическим строем, общества которых уже привыкли к мысли, что война не должна быть способом решения политических проблем, в самом центре Европы снова большая война.

Официальная позиция предписывает называть войну специальной военной операцией. Но, с тех пор как ей оказано такое беспримерное сопротивление, когда возникла противостоящая сила, это не может быть «операцией», потому что, согласно словарным определениям, текущие события очевидно являются именно борьбой государств за свои политические цели. Далее в этом выпуске журнала мы будем использовать оба эти концепта.

Нельзя сказать, что российское общество единодушно в отношении к специальной военной операции (СВО), но все же едва ли не бóльшая часть населения страны, кажется, вполне спокойна и не видит ничего страшного в том, что их страна воюет («это же с врагами — это так естественно»), что врагом оказалась бывшая братская страна («там засели нацисты, не дают жить русским людям, мы должны их защитить»), что в обеих странах гибнут люди («жалко, конечно, а что вы хотите — на войне как на войне»), что тысячи граждан страны бегут из России, отказываясь считать себя ее частью («так это предатели Родины, не патриоты, пусть не возвращаются, мы их не любим»).

Уже на этом уровне общественного состояния мы видим ситуацию социального раскола, находимся в тихой гражданской войне, но только потому тихой, что идет она чаще за закрытыми дверями квартир и офисов, когда, желая сохранить отношения, люди договариваются не касаться соответствующих вопросов. Но отношения все равно идут трещинами, нарастает вал свидетельств о семейных драмах, разрушенных дружбах, горьком понимании отчуждения с только что близкими и родными людьми. Это еще один слой драмы, превращающей социальную ткань в дырявое полотно. Сама социальность исчезает в этих множественных разрывах.

Но и это еще не вся картина социальной деформации, логика которой — дальнейший распад устоев и регулятивных средств общества, скрепляющих социум, правил, норм, морали, более или менее общепринятых ценностей и в целом репрезентации реальности в сознании общества.

Вот как пишет об этом некий наблюдательный блогер фейсбука: «У меня впечатление, что общество в России стало ускоренно деградировать. Вчера зашел в ЦПКО, там проходит фестиваль тюльпанов. Вокруг клумб с тюльпанами газоны, повсюду таблички „По газонам не ходить!“ — но все вытоптано, люди пасутся прямо на них. В небольшом зоопарке таблички „Зверей не кормить!“ — ноль внимания. Продавщицы в магазине за кассой переругиваются матом. Люди стали злыми и несдержанными. Хамства на дорогах явно стало больше, хотя людей на переходах еще пропускают. Вчера три раза видел, как большие автобусы поворачивали налево из не крайнего, второго ряда. Раньше за автобусами я этого не замечал, они государственные, соблюдали правила. Поливочная машина так вообще развернулась из не крайнего ряда, чуть не спровоцировав аварию. Что-то в обществе происходит нехорошее…»

Еще недавно этого, действительно, не было или было значительно меньше. И это не пустяки, так начинается повреждение нормальности — отказ от исполнения правил, считавшихся само собой разумеющимися, разрушается уверенность в правильности мира и доверии к нему. Базовая «онтологическая безопасность» (Энтони Гидденс)3, сформированная предыдущим социальным порядком, перестает быть опорой существования. Такое состояние общества французский социолог Эмиль Дюркгейм называл аномией — деструкцией норм (от франц. anomie — беззаконие). Он видел в нем причину суицидов. По его мысли, самоубийство — противоположный полюс социальной солидарности, признак нарушения «закона гравитации» и «плотности социального мира»4. Позже аномией стали называть глубокие социальные кризисы во времена структурных перестроек социальных систем.

Повреждение, деформация нормальности дополнительно разъединяет людей, и вот уже размывается само состояние общности, рвутся связи между людьми5 и социуму грозит настоящая атомизация — распад на мелкие, ничем не связанные между собой частицы, асоциальные, почти сугубо психофизиологические единичности, не способные к солидарности в интересах общих целей, зато способные образовывать легко управляемые толпы. Эта, еще не «атомная», но уже «атомизированная» бомба может угрожать миру6.

Я не беру здесь политическую строну дела, это иной ракурс рассмотрения проблемы, также представленный в журнале (см. статью М. Виноградова), пока же я строю социальную и социологическую оптику.

Мы видим, как социологи и социально мыслящие художники раньше других видят в войне опасность не только политических, но и социальных катастроф. Они предупреждают о них страну, которая ничтоже сумняшеся явилась инициатором и актором агрессии и которая не понимает разрушительных социальных последствий для нее самой.

Трещины, побежавшие по всему социальному пространству, грозят привести общество к хаосу и коллапсу, которое также издавна в терминах Томаса Гоббса называется в социологии «войной всех против всех». Одна из стратегий этой войны — агрессия на область мышления, и она как составная часть социального мира сегодня тоже, как никогда, напряжена, борьба здесь идет на поле понимания, как устроен мир вообще. В нем для одной части общества, в одной реальности идет война, развязанная твоей страной, и гибнут ни в чем не повинные люди, а в другой — доблестная армия твоей страны освобождает людей от нацистского гнета. Ментальный образ мира — это та реальность, которую человек понимает, и только в такой, понимаемой реальности он может адекватно существовать, а если этих реальностей две — значит, люди живут в разных мирах, хотя ходят по одной и той же земле. Иными словами, сама картина мира, то есть понимание, как устроена окружающая реальность, также претерпевает сильные искажения, формируя патологическое, иррациональное мышление и искаженное общественное сознание.

Сегодня сознание общества наполнено аффектами разной направленности — оптимизма и пессимизма, психологической мобилизации и депрессии, ожиданий лучшего и худшего, то есть «адской смести оптимизма и страха» (Д. Гранин), а главное — огромного невежества, незнания, непонимания и равнодушия, в которых тонут островки здравого смысла, но кристаллизуются две реальности и две картины мира, враждующие между собой. И это еще одна причина говорить о катастрофе, в данном случае — ментальной.

Все это, конечно, изучается. Очень по-разному, в разных подходах, разными исследовательскими средствами, результаты применения которых не просто соотнести между собой. В частности, потому, что объект исследований нестабилен. Он не просто «движется» куда-то и непрерывно изменяется под влиянием множества факторов — политических, экономических, эмоциональных, культурных, — он изменяется непредсказуемо. По поводу подобных ситуаций я не устаю цитировать вот это место из Зигмунта Баумана: «Для тех, кто придает универсальное значение нравам и обычаям прошлого, действительность рисуется как кошмар… [в котором] реальность исчезает, мы постоянно ошибаемся, Бог выглядит обманщиком, и всё лишено какой бы то ни было истины и определенности <…>. Все вещи — и прежде всего наиболее важные — выходят из-под контроля»7.

Изучать состояния, в которых «Бог выглядит обманщиком» и «все лишено какой бы то ни было истины и определенности», невероятно сложно, но необходимо, потому что именно в движении, которое по отношению к стабильности выглядит как аномалия и является аномалией по отношению к мирному времени вообще, могут быть выявлены многие скрытые от осознания глубинные свойства того, что мы считаем нашей культурой, нашим обществом и нашим человеком. А значит, и понять, как из этой аномалии выходить. Контрпропаганда? Психотерапия? Педагогика? Пока нет ответа.

Наблюдаемые социальные деформации сегодня редко связывают с войной, но основания предполагать эту связь у нас есть. Вот почему третий номер журнала «Палладиум» Свободного университета посвящен исследованию этой связи и выносит на обсуждение сам концепт «Социология войны. Война как социальная и ментальная катастрофа». Представленные в журнале проекты осуществлены не только автономно друг от друга, но и проведены с существенно разных позиций, нежели большинство других, в том числе тех, которые проводят крупные социологические компании — ВЦИОМ, ФОМ и Левада-центр. Программы публикуемых нами проектов предусматривают охват большего числа социальных переменных и измеряемых обстоятельств, что приближает их к реальности, и — что беспрецедентно важно — ряд из них содержит два блока методически идентичных материалов, освещающих ситуацию войны одновременно с российской и украинской стороны. Эта двойная герменевтика чрезвычайно важна для адекватного взгляда на проблему как в смысле более объемного, многомерного видения ситуации, так и с точки зрения поддержания научной и человеческой коммуникации, к которой ученые разных стран, безусловно, стремятся. Представляется, что эти проекты можно назвать отдельным течением в общем русле социологических исследований войны.

Мы не скрываем, что в журнале представлены еще не окончательные, промежуточные, результаты исследований, иногда прямо с рабочего стола социологов, «сырые», но необходимые для немедленной общественной рефлексии, которая может повлиять на прекращение военных действий.

В связи с этим снова и снова встает вопрос, насколько можно доверять социологическим исследованиям общества, находящегося в беспрецедентном аномическом состоянии, которое к тому же усугубляется подавлением свободы слова. Даже лучшие представители нашей профессии (во всяком случае, некоторые из них) полагают, что в таком состоянии опросы общественного мнения следует запретить. Представляется, что это неверная мысль, не только потому что такой шаг потребовал бы политического решения и абсолютной профессиональной солидарности социологов, а ни то ни другое невозможно, но и потому, что тогда поле исследований оказалось бы предоставлено лишь так называемой «закрытой социологии», а противопоставить ей было бы нечего.

Мы не должны останавливаться в познании реальности. Даже такая сложная, она должна быть исследована средствами науки. Сакраментальные «опросы» — один из главных инструментов социологии, и отказываться от него значило бы закрыть саму эту область знания. Но мы должны и можем предоставить общественному мнению возможность судить о методологических основаниях полученных данных. Наши авторы сами уделяют внимание вопросам метода, и журнал размещает для этого несколько специальных материалов.

Сегодня делать это стало обязательным. Потому что социология оказалась нужна совсем не только социологам. Более того, по социальным сетям можно заметить, что в обсуждении текущих событий в них растет некоторое обобщающее понимание происходящего. Все меньше бытового нарратива и различий в трактовках, все больше общих оценок и применения относительно строгих понятий. Идет, а может быть, уже и завершается, складывание общей картины реальности. Это важно. И особенно важно осознание того, что это не (не только) спецоперация верховной власти, это реакция на нее народа — в той мере, в которой народ и власть «воспитывают» друг друга и наполняют друг друга энергией. Люди называют это коллективной ответственностью, социология — «спарринг-конструированием», психология — созависимостью, заражением, политики считают делом техники. Единой объяснительной силой не обладают ни те ни другие и никакие отдельные концепции.

Отложу в сторону вопрос о коллективной вине и коллективной ответственности русских в трагедии Украины, этому посвящены несколько материалов журнала. Скажу только, что согласна с теми, кто разграничивает эти понятия и полагает, что вина может быть только индивидуальной, и каждый виновный в преступлении должен быть наказан, но ответственность, может, и является в нашей ситуации коллективной — в силу сопричастности той культуре, которая воспитала агрессивность и милитаризм, всплывшие на поверхность массового сознания страны. Даже крупные культурные деятели называют специальную военную операцию естественным и даже воодушевляющим состоянием общества, способствующим его самоутверждению8. Что же это за культура такая, которая с воодушевлением смотрит на ужасы, порожденные спецоперацией войны?

Нужна обобщающая научная картина, потребность в ней огромна, и возможно, именно социология сможет интегрировать необходимое множество разных подходов, потому что объяснить и понять нужно именно общество, и именно общество военной реальности с его культурой как его особое состояние.

Едва ли не главным выглядит в этом отношении вопрос о поддержке и неподдержке специальной военной операции в стране, начавшей военный конфликт. Заглавные материалы номера, принадлежащие коллективу ExtremeScan (Е. Конева, А. Чилингарян) и профессору В. Звоновскому, ищут ответ именно на этот вопрос. О них немного подробнее и в более личной оценке, потому что среди авторов и издателей журнала я прочитала этот материал первой9.

Зачем нам исследовать мотивы поддержки/неподдержки войны? Почему социологи бросились делать это еще до того, как поняли ситуацию в целом (а она продолжает изменяться, вовлекая весь мир, чего, конечно же, не было вначале). Прежде всего потому, что большая часть российского общества испытала шок. Вроде того давнего от Юрия Карякина: «Россия, одумайся, ты одурела!»10 Первые же замеры показали, что специальная военная операция вошла в массовое сознание, как нож в масло11. Казалось, это невозможно, а оказалось, что мы опять не знаем своей страны и ее людей. Хотелось предъявить власти протест народа и, может быть, заставить ее отказаться от своего решения под давлением общества. А получилось, что, наоборот, от своих взглядов под этим самым давлением впору отказаться тем, кто не принял этого шага властей.

Кроме мотивации шоком у социологов есть и законная исследовательская мотивация. Она заставляет смотреть на войну как объект исследования со всей строгостью научного взгляда, то есть искать точные, достоверные, методологически обоснованные данные полного спектра суждений и оценок. Фактически это поиск в направлении социальной, культурной, исторической, политической и моральной российской идентичности, которая соткалась перед нашим взором, казалось бы, почти из ничего и охватила от половины до двух третей трети населения. Случилось это отнюдь не на пустом месте, место было подогрето несколькими предыдущими годами упорной работы политических технологий (см. материал О. Крокинской в этом номере журнала).

Я нахожу этот проект выдающимся по замыслу и осуществлению. Он принес непростые и часто неутешительные результаты, но они крайне необходимы для понимания исторической трагедии, в которую мы все погружены.

Отдаю дань глубочайшего уважения огромной духовной силе научного коллектива, объединившего российских и украинских социологов. Потрясает вскрывшееся состояние умов наших сограждан. Эйфория воинственного настроения, комплекс превосходства, подчеркнутая силовая маскулинность, ощущение неизбежного победного марша. Чуть ли не буквально: здравствуй, специальная военная операция, мы так давно тебя ждали. Но за этими, заведомо победными, реляциями всплывают комплексы низкой социальной субъектности, неспособности решающим образом влиять на свою жизнь, и в этом смысле наступление на чужой суверенитет становится как бы их компенсацией.

По всеобщему признанию, это результат пропаганды, готовых ответов на незаданные вопросы, их безусловное принятие и нежелание слышать аргументы. Но выключить телевизор — мало. Когда, отвечая на предложение исследователей написать друг другу телеграммы, оба народа говорят: «Откройте глаза, начните думать!» — этого мало! В материалах проекта на стороне Украины — человеческая личность и субъектность, а на стороне России — фактически латентный комплекс социальной неполноценности. В этих условиях «думать» — означает «думать разное». Вот почему, как мне кажется, ответ не в «думании» — а в личности. Придется будить личность и субъектность.

Социологи знают, что личность рождается в практиках. Высокий статус личности — в практиках высокого статуса человека в государстве, в ином социальном и правовом устроении общества, которое у нас почти разрушено.

Может ли начальная эйфория такой мощи измениться с течением времени, в связи с состоянием военных действий и их результатами для стран-участниц? По опросам крупных поллстеров, все эти несколько месяцев она почти неизменна. И тут опять возникает вопрос о доверии социологическим данным. Хочется сказать: «этого не может быть», но на сей раз такое «не может быть» должно иметь под собой статистическую базу. По многолетнему опыту социологических исследований известно, что оценка любых событий в общественном мнении бесконечно колеблется. Эти колебания спрямляются каким-то определенным трендом, но они все равно должны быть. Если их нет, этот эффект надо как-то объяснять, и, скорее всего, он искусственный, причем со стороны самого общественного мнения. Мы знаем, что кроме принятия СВО, в нем так же статистически значимо присутствует и позиция ее непринятия, есть тысячи людей, которые уехали из страны из-за нежелания военную спецоперацию поддержать и опасаясь ее последствий, и так же тысячи других, которые остались, хотя тоже ее не поддерживают (см. статью Л. Борусяк в этом номере журнала). Мы знаем также, что после начала специальной операции в Украине россияне стали проводить больше времени на новостных интернет-ресурсах, дополняя ими телевизионные новости: в конце февраля аудитория новостей в интернете выросла вдвое по сравнению со значениями начала года. Затем последовал спад, но в апреле население России продолжало тратить на новости в интернете больше времени, чем в начале года12; по данным информационного агентства ТАСС, число пользователей VPN-сервисами с начала 2022 года выросло в 53,5 раза13. И при этом цифры поддержки/неподдержки не изменяются? Явление, требующее углубленного изучения.

Все вместе это рождает многочисленные вопросы к самим социологическим исследованиям войны. На некоторые я не могу ответить даже сама себе. Исследовать социум в критических ситуациях и проводить опросы, безусловно, нужно. Именно в них можно увидеть то, что в других случаях скрыто. Но публиковать ли? Уж очень силен мотив присоединения к лидирующей группе. А лидерами тут выглядит группа, названная в проекте ExtremeScan «адвокатами войны», — они счастливы, уверены в себе, испытывают лучшие чувства. Как это откликнется у тех, кто в ужасе от происходящего? Унынием, опущенными руками, бегством — или присоединением? Присоединиться — это так просто, и сразу легче, потому что ты не один, нас много. Не присоединиться, остаться при своих — значит, почувствовать себя во враждебном окружении (об этом см. материал В. Звоновского в журнале). Пока не понимаю, нужно ли публиковать это в широкой печати. Но вот публикуем. Посмотрим, что из этого выйдет.

***

Выше говорилось, что в этом выпуске журнала представлены еще не окончательные, промежуточные итоги исследования этого странного и страшного объекта — войны как специальной военной операции. Под одной обложкой здесь сошлись работы представителей разных проектов в области социологии, но нужны усилия экспертов и других областей знания — политологов, психологов, юристов, культурологов, антропологов, ученых из сферы когнитивной науки, даже нейрофизиологии, потому что в ряде случаев речь может идти о работе собственно мозга в условиях тотальной пропаганды. В этом смысле совокупность публикаций журнала может лечь в основу полидисциплинарных исследований современной большой войны, еще недавно казавшейся невероятной в XXI веке.

Объединение усилий всех наук, находящих свой предмет исследования в войне и военной реальности общества — знамение времени, потому что объяснить их средствами лишь какой-то одной области знания не представляется возможным. Этого требует и адресат таких исследований — современный человек. Быть сегодня современным человеком означает преодолевать границы многих профессиональных монополий — медицинских, педагогических, политических, экономических, правовых — и вот теперь военных. После того как нас (в страдательном грамматическом залоге) учили, лечили, воспитывали, нами управляли — люди хотят все это понимать и делать сами. Они возвращают себе самодостаточность и личный суверенитет, они должны становиться компетентными пользователями сложной социальной информации. Не потому ли они идут учиться чему-то далеко за границами своих нынешних специальностей и сфер деятельности? Об этом пишут все профессора Свободного университета, рассматривая поступившие заявки на свои курсы. У всех по всем направлениям в этих заявках — огромный спектр слушателей с самым разным предыдущим профессиональным опытом.

Что ж, есть время разбрасывать камни, а есть время их собирать. Дисциплинарно разветвленная наука далеко продвинулась в познании человека и общества, добыв глубокие, но порой узко специализированные знания о многообразных проявлениях человеческой природы и природы общества. Настало время искать знания другого рода — объединяя усилия многих наук в больших полидисциплинарных и полипрофессиональных проектах. Время на земле такое: надо понимать иную, новую и необязательно прекрасную реальность, что нарождается на наших глазах.

Comments
0
comment
No comments here
Why not start the discussion?