Skip to main content

Что с этим делать?

Из книги «Выборы строгого режима»

Published onJun 12, 2022
Что с этим делать?

Эта книга была дописана меньше чем за месяц до начала вторжения России в Украину. То есть ровно перед войной, которая изменила все. Изменила во всем мире, но в первую очередь именно в России. Ближайшее будущее России стало, мягко говоря, сильно неопределенным. Произошедшее, безусловно, вносит свои коррективы в выводы.

Предварительные результаты состояния российского общества после месяца войны озвучил социолог Григорий Юдин. Он считает, что в людях в России накопилось огромное количество агрессии, страха, потерянности. Копится и непредсказуемость, являющаяся хорошей почвой для формирования механической солидарности. Большое количество людей находятся в состоянии отрицания того, что происходит, — они пытаются изображать, что жизнь идет как обычно. Все знают, что происходит, но многие упорно гонят от себя это понимание, прибегая к внутреннему подавлению, которое накапливает тяжелую энергию.

Один из способов ее выплеснуть — объединиться в «пучок» и направить агрессию против тех, кто в него не входит. В этом случае будет террор, дающий еще больше стимулов присоединиться к единству большинства. Накопленная агрессия может развернуться и в другую сторону: неудачные внешние агрессии нередко приводили к гражданским войнам. Может ли вообще военный конфликт не перерасти в гражданскую войну на территории России? Еще один вариант: милитаристская истерика может обернуться обрушением системы и революцией. Но чего точно уже не будет — это прежнего мира. Вся гигантская дурная энергия, которая сейчас скапливается, обязательно потребует выхода.

Мы находимся на разломе, когда авторитаризм может перерасти в тоталитаризм:

Авторитаризм покоится на пассивности, его задача — выпихнуть людей из политической жизни. Люди могут заниматься своей частной жизнью, но им запрещено предпринимать любые коллективные действия (неважно, в чью пользу). Не надо ни поддерживать, ни протестовать: «Когда вы понадобитесь, вам скажут». Думать при этом можно все что угодно и даже говорить, главное — ничего не делать.

Тоталитаризм, наоборот, предполагает мобилизацию. Она требует, чтобы индивидуальные сознания были соединены в тотальность. Личные взгляды и воззрения перестают быть предметом твоего собственного решения. Ты либо принадлежишь тотальности, либо являешься ее врагом и мишенью. Сейчас мы застыли в неприятной точке, когда есть симптомы перехода из первого состояния во второе»1.

Такая вот ситуация, в которой любой прогноз не может претендовать на достоверность.

До войны мы имели следующие итоги: за 20 лет были полностью уничтожены, нейтрализованы или сымитированы все демократические инструменты, процедуры и институты, способные ограничивать и приводить в чувство автократическую власть. Архитекторами такой системы стали два постсоветских президента, которые поставили единоличную власть и навязывание своих интересов обществу выше осознания интересов граждан и поиска консенсуса в такой сложной и большой стране, как Россия.

Конфигурация оставшегося была обустроена таким образом, что позволила этой власти делать что угодно и воплощать в жизнь самые невероятные, крайне опасные не только для России, но и для всего мира фантазии, основанные на неоправданных амбициях, мифах, заблуждениях и на непрофессионализме.

За несколько дней до начала войны, которую Россия развязала в Украине, политический философ Кирилл Мартынов написал на своей странице в Facebook:

Следствием институциональных условий российской политической жизни становится война. Весь вопрос в том, когда она станет реальностью.

Угроза войны — единственный оставшийся у российской власти способ разговора. С кем? Естественно, с теми из бывших советских республик, которые еще не в ЕС, но упорно пытаются дистанцироваться от душных российских объятий. Пропаганда предлагает поверить в то, что в Киеве установлен фашистский оккупационный режим, что такого государства, как Украина, не существует (как и других «малых стран», впрочем), что русские и украинцы один народ, который будет рукоплескать фарсовому восстановлению СССР.

Эти мифы существуют внутри архаической системы взглядов на мир, в котором «великие страны» делят «сферы влияния» и «контролируют своих сателлитов» ради «цивилизационного выбора». Кремль хочет новую Ялтинскую конференцию, а еще лучше новый Венский конгресс — они заодно предполагали бы отказ от вмешательства Запада в вопросы прав человека на подконтрольных Москве территориях. …Какое сопротивление окажет Украина, какую помощь правительству Киева окажет Евросоюз, США и НАТО, возникнет ли в России и Беларуси широкое антивоенное движение?

Война должна была столкнуть пропаганду с реальностью. И столкнула. В итоге мы увидели новую реальность. Что нам делать в этой реальности? «Ответы на эти вопросы связаны в том числе с нашим личным выбором, то есть буквально зависят от нас. Тактическая цель российских граждан в этой войне сегодня: не остаться в одиночестве перед лицом пропаганды и милитаристской машины государства, создать взамен разгромленных общественных институтов новые. Диктатуры боятся объединения людей и будут препятствовать этому, выдавливая нас за границу и сажая в тюрьмы». Поэтому вопрос «что делать?» — отнюдь не праздный и весьма непростой.

Столкновение мифов с реальностью в условиях массированной пропаганды и принудительного государственного ограничения доступа к альтернативным источникам информации вызвало неожиданный для специалистов эффект — массовый психологический блок от когнитивного диссонанса между восьмидесятилетней проповедью мира через воспевание победы в Великой Отечественной войне и реалиями российского вторжения в Украину. Далее я привожу последнюю часть этой книги в том виде, в каком она была сформулирована до начала «спецоперации». На самом деле все написанное необходимо будет сделать. С одной единственной, но, увы, очень серьезной поправкой: глубина деформации психики и сознания населения сильно изменилась. Поэтому вначале потребуется серьезная психологическая реабилитация.

Дорожная карта

«Ох, нелегкая это работа —из болота тащить бегемота» (К. Чуковский). Именно такой цитатой прокомментировал сообщение о том, что эта книга дописана, сопредседатель движения в защиту прав избирателей «Голос» Григорий Мельконьянц. И правда, работы здесь непочатый край. Но, как говорится, глаза боятся — руки делают. Всякая работа имеет начало и конечную цель. Главное — иметь дорожную карту и не шарахаться в ужасе от потенциальных трудностей. Конечно, сейчас трудно во всех деталях предусмотреть, какие препоны и «заковыки» появятся на этом пути, но набросок дорожной карты сделать можно. Заканчивая книгу, мы возвращаемся к самому ее началу: необходимы рычаг и точка опоры, которые позволят сдвинуть с места прочно вросший в российскую почву авторитарный валун.

Естественно, любые действия будут оправданны тогда, когда откроется окно или даже только форточка возможностей. В условиях войны такая ситуация может сложиться внезапно, и ее нельзя упускать.

Основных пунктов такой дорожной карты, на наш взгляд, несколько:

  • приостановить, впредь до полной последующей отмены легитимным представительным органом все правовые нормы и иные цензурные практики, ограничивающие свободу слова и средства массовой информации. Применять в переходный период Закон Российской Федерации «О средствах массовой информации» в редакции от 27.12.1991. Восстановить деятельность независимых СМИ;

  • провести полномасштабную разъяснительную кампанию «Что это было?» или «Как мы дошли до жизни такой?»: каковы были истинные цели, задачи российского политического режима и средства их достижения начиная с 2000 года. Как, например, стало возможным, что высший представительный орган страны единогласно проголосовал за войну и безоговорочно отправил российских солдат воевать на чужую территорию? Почему человека можно привлечь к ответственности за предоставление помещения для обучения наблюдателей на выборах?2 И так далее;

  • сформировать временный законодательный орган переходного периода, наделив его полномочиями определять избирательные правила, процедуры и жесткую ответственность за нарушение избирательных прав вплоть до формирования нового парламента;

  • приостановить деятельность существующих избирательных комиссий;

  • подготовить и принять однократные правила проведения свободных выборов переходного периода;

  • образовать временные избирательные комиссии;

  • провести масштабную агитационную работу о том, что только от самих граждан зависит их будущее, что для них жизненно важно прийти на выборы и проголосовать;

  • провести конкурентную, свободную, общественно контролируемую избирательную кампанию, подвести честные итоги голосования;

  • сформировать на альтернативной основе переходный парламент;

  • привести избирательное законодательство в соответствие с демократическими стандартами;

  • начать монтировать нормальное ДЭГ.

Оставив основную организационную часть политикам, мы остановимся лишь на нескольких пунктах этой карты, в которых важна именно научная экспертиза. Это пункты об изменении мнения населения о существе действующей власти, о своих возможностях в исправлении сложившейся ситуации и о «приведении в чувство» изуродованного авторитарно-коррупционными целеполаганиями избирательного законодательства. Причем сразу нужно сказать, что первые два пункта неизмеримо сложнее по исполнению, нежели третий.

Назвать все своими именами. Политическая коррупция — ее цели и средства. Не случайно, что сначала Борис Немцов, а потом и структуры ФБК стали главной мишенью Кремля в период борьбы за сохранение власти. Все, что мы исследовали в этой книге, все трансформации избирательного законодательства и сопутствующие ей политические процессы называются политической коррупцией, признаки и результаты которой исследовали и обнародовали Немцов и ФБК. 31 января 2015 года Борис Немцов написал на своей странице в Facebook: «Задача оппозиции сейчас — просвещение и правда. А правда в том, что Путин — это война и кризис». К этому моменту Немцовым уже был написан и готов к выходу доклад «Путин и война»3. Через 27 дней Немцов был застрелен под стенами Кремля. А доклад соратники Немцова опубликовали и выложили в открытый доступ в мае 2015 года. Это был далеко не первый доклад, подготовленный его командой, и каждый такой документ представлял собой не что иное, как расследование и обнародование фактов политической и экономической коррупции, составляющей основу этой власти. Некоторые из докладов: «Путин. Итоги» и «Путин. Итоги. 10 лет» ушли в народ миллионным тиражом4. Дело Немцова было продолжено Алексеем Навальным через структуры ФБК, которых становилось все больше на территории страны. Тогда политический оптический прицел сосредоточился на них. Режиму страшно невыгодно (и страшно, и невыгодно), чтобы его истинную подоплеку узнали и внутри страны, и за ее пределами: как только мы начинаем смотреть на всю историю путинского режима под углом зрения политической коррупции, она приобретает иное звучание и иной контекст.

Если попробовать максимально компактно изложить типологию политической коррупции в зависимости от основных сфер ее приложения, в сочетании с характерными используемыми коррупционными методиками, и объединить их по основным целям, которых коррупционеры пытаются достигать, то вариант может быть следующим:

  1. электоральная коррупция (включая использование административного ресурса, мошенничество с подсчетом голосов, вбросы избирательных бюллетеней, покупку голосов и др.) — для обеспечения определенного состава органов народного представительства;

  2. непотизм (кумовство) (включая политический патронаж) и покупка должностей для занятия невыборных государственных постов;

  3. законодательная коррупция (в том числе противозаконный лоббизм) в форме технологии «приватизации государства» для «покупки» или обеспечения потенциально коррупционных государственно-властных решений;

  4. присвоение публичных фондов с использованием политических процедур или для достижения политических целей (в том числе посредством методов «бюрократического» рэкета) — для приобретения имущества в личных целях или для решения групповых коррупционных задач;

  5. злоупотребление полномочиями в политических целях (в том числе в обход законно установленных демократических процедур) — для укрепления личной или групповой власти, обеспечения поддержки высокого должностного статуса5.

Политическая коррупция на стадии использования публичной власти пришедшими во власть политическими акторами называется приватизацией власти. Ю. Нисневич определяет приватизацию власти как присвоение лицами, занимающими публичные политические должности, всех властно-принудительных полномочий и прав публичной власти, полное устранение политической оппозиции посредством законодательного и иного нормативного формирования политических порядков и правил, а также кадровых назначений в структуре публичной власти6. Мы все это проанализировали на примере создания специальных избирательных правил.

В отличие от всех других видов только политическая коррупция не является эпизодической, а носит всеобъемлющий системный характер и использует для достижения коррупционных целей инфраструктуру всего политического процесса, а не отдельного ведомства или отдельной публичной должности (в том числе для незаконного удержания власти, укрепления политического статуса, накопления богатства и т. д.). Особая ее опасность состоит также в том, что в условиях республиканского правления она осуществляется субъектами политики, уполномоченными принимать решения от имени народа. Поэтому такая власть, как правило, не афиширует своих коррупционных целей и вынуждена имитировать демократические процессы, подменяя их на деле авторитарными практиками.

То есть практически все, что мы анализировали в нашей книге, является политической коррупцией. Уравнение коррупции, выведенное классиком антикоррупционных исследований, американским экономистом профессором Робертом Клитгаардом, «Коррупция = Монополия + Свобода действий – Подотчетность»7, есть формула авторитарной власти8.

Данная формула означает, что коррупция всегда возникает при сочетании следующих условий:

  1. решение, которое хотел бы «купить» коррупционер для своей выгоды, принимается только одним субъектом (монополия);

  2. границы полномочий субъекта-монополиста размыты (не вполне определены), отсутствуют критерии и четкая процедура вынесения решения (свобода действий);

  3. не предусматривается действенных инструментов контроля за качеством выносимых решений (подотчетность).

Профессор В. В. Лунеев определяет политическую коррупцию как форму политической борьбы за власть9. Д. Аджемоглу с соавторами пошли дальше: посредством формального моделирования они проанализировали соотношение коррупции и политического процесса и провели аналогию между клептократическими режимами и режимами личной власти как ориентированными на использование власти в целях извлечения прибыли10.

Политическую коррупцию называют экстрактивной институциональной. Под этим термином понимается синтез административной и политической коррупции, когда политическая элита или класс использует аппарат государства в качестве инструмента для извлечения ресурсов из общества, при этом распространение коррупции достигает таких масштабов и уровня структурированности, что государственно-властные решения принимаются не в интересах общества и даже не в интересах частного бизнеса, а исключительно в интересах коррумпированных бюрократических структур. Институциональная экстрактивная коррупция не является побочным продуктом развития социально-политической системы, а целенаправленно выступает в качестве главного стержневого механизма, обеспечивающего повышение управляемости коррумпированной государственной системой перед риском потери нитей управления для извлечения ренты и для контроля власти и богатства под угрозами любого давления. В результате она может трансформироваться в коррумпированную государственную систему и даже в мафиозное государство11.

Для того чтобы использовать ресурсы публичной власти в целях личного или группового материального обогащения, эту власть сначала нужно завоевать, а потом удерживать ее в своих руках, создав соответствующий политический режим. Инструментами решения такой задачи служат различные виды политической коррупции. Это, в первую очередь, электоральная и законодательная коррупция, потому что только с помощью электоральной коррупции как центрального элемента политической коррупции возможен захват представительной власти, через которую путем законодательной коррупции происходит формально-правовое обеспечение деятельности коррупционного режима. Далее для удержания власти и достижения коррупционных целей могут использоваться другие виды политической коррупции.

И вот это все должно быть подробно и понятно, с доказательствами и примерами, при задействовании максимального количества СМИ и иных ресурсов объяснено гражданам России. К этой просветительской кампании нужно готовиться уже сейчас.

Все зависит только и исключительно от нас самих. Это самый сложный пункт дорожной карты. Он реально намного сложнее, нежели раскрытие глаз на понятие, содержание и истинные цели режима. Вопрос «Что делать?» сложен вовсе не потому, что трудно исправить действующее избирательное законодательство России. Это как раз просто. А вот как доказать людям, разочарованным в своем государстве и не доверяющим никакой власти, что только их воля и их реальное участие могут изменить ситуацию в стране? Как избавить от синдрома выученной беспомощности? Как убедить, что государство — это услуга, которую мы заказываем себе за свои собственные деньги и качество которой вправе и обязаны оценивать сами. Некачественная услуга должна неизбежно приводить к смене исполнителя. Все остальное — от лукавого. Гражданин с большой буквы — это человек, который несет ответственность за оценку качества услуг государства. Коррупция, авторитаризм и репрессии — все это цена неучастия населения в политике на протяжении 20 лет. Государство, почувствовавшее себя неконтролируемым и безнаказанным за любые действия, с энтузиазмом выходит за рамки своих полномочий и начинает бесчинствовать. В результате недоверие к власти и глубочайшее разочарование в результативности попыток повлиять как на ее смену, так и на перемены в стране за 20 лет стали особой чертой российского национального психотипа. Впрочем, не стоит загадывать. Когда начинаются перемены, процессы в ряде случаев становятся неуправляемыми и непредсказуемыми — мы наблюдали этот эффект в СССР на рубеже 90-х годов прошлого века, тем более что процент демократически образованного населения сегодня значительно выше, чем это было 30 лет назад. Если молодежь консолидированно придет на выборы и приведет на избирательные участки старших членов своих семей, может и делать ничего не придется. Тем не менее к необходимости еще одной серьезной разъяснительно-психотерапевтической кампании надо быть готовыми.

Приведение «в чувство» избирательное законодательство. Уравнение коррупции Роберта Клитгаарда одновременно является и уравнением антикоррупции. То есть если власть является регулярно сменяемой (отсутствие монополии), если установлен четкий и закрытый перечень полномочий, минимизированы условия для административного усмотрения (правовая определенность), созданы жесткие регламенты и процедуры деятельности органов власти и должностных лиц (отсутствие свободы) и учреждены механизмы внешнего контроля со стороны других (специальных и/или руководящих) органов, СМИ и институтов гражданского общества (подотчетность), то пространство для коррупционного поведения сужается или исчезает совсем12. Переведенное на юридический язык уравнение антикоррупции будет выглядеть примерно так: «Регулярная сменяемость власти + Власть, ограниченная правом + Система сдержек и противовесов». Первое условие данного уравнения коренится в свободных и справедливых выборах, поэтому избирательное законодательство нужно непременно и быстро приводить в соответствие с требованиями свободы и справедливости. Здесь не стоит вопрос о том, как провести поправки через парламент, сформированный по недемократическим правилам и не являющийся, по сути, представительным органом. На самом деле никак. Даже если старый парламент переобуется в воздухе при смене режима (вполне можно ожидать), то парламентом он все равно не станет, поскольку его персональный состав изначально был сформирован под иные задачи. Поэтому переходный парламент, который взвалит на себя тяжкую ношу расчистки авгиевых конюшен действующего российского законодательства от двадцатилетних авторитарных наслоений, необходим в любом случае.

Несмотря на многолетнюю перманентную трансформацию избирательного законодательства, привести его «в чувство» не очень сложно. Если свести в единую таблицу (так, как мы предложили в этой книге) весь объем многолетних антидемократических наслоений, то освободить его от этой грязи можно быстро и системно в шесть приемов по всем направлениям в соответствии со сформированными нами группами поправок, внесенных в разное время. То есть ровно по классификации:

  • снятие ограничений свободного и равного доступа к выборам их коллективных и индивидуальных участников;

  • отмена неравенства субъектов избирательного процесса;

  • дезинтеграция избирательных комиссий из системы исполнительных органов власти;

  • восстановление и развитие возможностей общественного контроля на выборах;

  • корректировка избирательной системы в целом и формулы распределения депутатских мандатов в пользу максимально адекватного состоянию общества представительного характера парламента;

  • отмена авторитарных околоэлекторальных поправок.

При таком подходе потребуется лишь чисто техническая работа по скрупулезному составлению перечня принятых в разные годы отменяемых нормативных актов.

Дополнительно и одновременно необходимо создать (восстановить) комплекс норм, устанавливающих перечень видов нарушений избирательных прав и ответственности за них, усилив этот комплекс специальными административно- и уголовно-процессуальными процедурами.

Поэтапная программа по внедрению адекватного новому регулированию правоприменения и контролю за его соблюдением

Рецензируя рукопись этой книги, политический географ и политолог Дмитрий Орешкин поднял проблему, которую мы затронули лишь вскользь, а она важная. Важная в том числе для тех читателей, которые, в отличие от юристов, плохо понимают, что такое произвольное правоприменение и специфика правосознания. В законе может быть все очень правильно. На деле же члены избиркомов, правоохранители и судьи совсем не обязательно ориентируются на закон или, тем более, на Конституционный Суд. Для них критерием оценки при рассмотрении конкретного кейса зачастую является ведомственная инструкция, практика их коллег или воля начальника. Юристы по определению бьются за доброкачественные формулировки. Но когда речь заходит о практике, то, даже если удастся провести в парламенте верную формулу, в реальных российских условиях это вполне может оказаться пирровой победой.

Я полностью приведу мысли Орешкина: «Мой тезис прост: нормы права живут не сами по себе, а в конкретной социокультурной среде, которую юридическим языком описать не удается. Мы говорим про Common Legal Thinking (CLT) и трактуем его как „международные демократические стандарты“. А мне кажется, что перевод не совсем точный. Скорее нужно говорить о Common Sense — о „здравом смысле“ или „общественном, общем смысле“. Он в скрытом виде непременно включает в себя тот самый социокультурный базис, который сильно отличается в разных странах и эпохах. Поэтому более верный перевод, мне кажется, „общепринятые нормы права“ (или что-то подобное), при том понимании, что они могут быть очень разными у разных сообществ». Это то, что юристы называют правовым обычаем, включающим в себя деловые обыкновения. И юридическим языком все это вполне описывается. Только называется не правом, а организацией правоприменения. Равно как есть медицина, а есть организация здравоохранения.

«Это важно, — продолжает Орешкин, — или мы исходим из некоторого международного стандарта (по умолчанию основанного на европейском социокультурном базисе), или мы допускаем, что единого, универсального и глобального CLT нет и у разных обществ понятие о норме свое. Я не знаю решения, но мне кажется, в любом случае тема заслуживает отдельного небольшого обсуждения. Очевидность зависит от устройства очей, а очи нам задает социокультурная среда, которая нас вырастила и воспитала.

В Хивинском ханстве XVIII века CLT сильно отличалось от британского. В советской России это явление было наполнено радикально иным содержанием по сравнению с европеизированной дореволюционной юриспруденцией. С разговорами о „революционном правосознании“, о „царице доказательств“, о „суровом народном суде“. Советское CLT откатилось на несколько столетий назад. И вернуться к „нормальному“ (европейскому или международному) правосознанию оказалось гораздо труднее, чем нашей демократической братии мыслилось в „лихие девяностые“. Лично я это очень близко и конкретно наблюдал как раз на примере выборов, когда тетеньки и дяденьки в избирательных комиссиях разного уровня (чем ниже и чем провинциальнее, тем откровеннее!) ничуть не стесняясь, смело подправляли результаты голосования в „полезном“, с их точки зрения, патриотическом направлении. И мало ли что там в законе „Об основных гарантиях…“ понаписано! Одно дело бумага с параграфами, и совсем другое — жизнь. CLT в Москве и в Чечне — две очевидные разницы, и как с этим быть, я не очень понимаю.

Вопрос в том, почему одни социокультурные среды принимают „электоральный авторитаризм“ как норму, а другие сопротивляются. Не будем далеко ходить за примерами: выборы есть и в Туркмении, и в Чечне, и в Беларуси — но каждому понятно, что они функционируют существенно иным образом, нежели в Британии или в Германии. Туркмения и Чечня являются девиацией по отношению к общеевропейскому стандарту или свой отдельный стандарт? Истина где-то между верой в институты и верой в традиции. Не сказать, что посредине — а скорее все-таки ближе к глобализации, универсализму и институционализму.

Тут есть непостижимая моему слабому рассудку грань: с одной стороны, явное упрощение в виде кондового формализма с примесью институционализма (им грешат юристы, убежденные, что стоит принять правильные законы, учредить правильные институты и Конституцию — и все само собой наладится), а с другой стороны, аналогичное по кондовости упрощение в виде примордиализма (это уже скорее болезнь нашего брата географа, который привык наблюдать, как одни и те же (по названию) институты — парламент, пресса, выборы и пр. — искажаются и выворачиваются наизнанку при попадании в разную социокультурную среду). География есть наука о территориальном разнообразии, а юриспруденция, похоже, как раз наоборот, о приведении правовых норм под единый стандарт.

Проще всего всё свести к примордиальному шаблону ХХ века — мол, азиаты/басурмане/дикари, что с них взять… Но мешают примеры лукашенковской Беларуси и особенно гитлеровской Германии (ведь великая европейская культура — и как легко он свернул ей шею!) С другой стороны — Сингапур, Южная Корея и Япония. Хотя двум последним повезло оказаться под американской оккупацией и под связанным с ней насильственным внедрением англо-американских правовых институтов. Кстати, весьма интересен пример японского парламента, где в первые годы насмерть резались друг с другом разные самурайские кланы — и оккупанты их разнимали, покуда те не усвоили новые правила.

Аналогично с Косовом, где вполне турецкий (более чем диковатый) политический ландшафт понемногу как-то свыкся с европейскими правилами — но опять же под силовым контролем Запада. То есть мне (которому вроде бы, как географу, надлежит быть скорее примордиалистом и вслед за Киплингом повторять, что Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им никогда не сойтись) все-таки кажется, что в XXI веке институты — особенно при наличии внешних сдерживающих факторов — оказываются сильнее традиций.

Тут есть потенциал для углубленного рассмотрения этого вопроса как минимум с двух точек зрения.

Во-первых, сама Россия целиком, при взгляде сверху, как некоторый правовой комплекс промежуточного статуса, где бьются две инстинктивные системы приоритетов (две „очевидности“), причем поочередно верх берет то условно „европейская“ очевидность (это ельцинская Россия 90-х, Россия крупных постиндустриальных городов), то, опять же условно, „азиатская“, „кадыровская“, где преобладают приоритеты глухой провинции с привкусом Средних веков.

Во-вторых, Россия „внутренняя“, глубоко неоднородная и конфликтная в смысле доминирующих в разных социокультурных средах самоочевидных установок. И это уже не юридический момент, а чисто политологический: самоочевидный приоритет сохранения единого политического пространства толкает страну к тоталитарной модели с гиперцентрализацией и единоначалием, к ущемлению и оскудению прав регионов — и в итоге к деградации права, выхолащиванию Конституции, маргинализации, самоизоляции и, в конце концов к тому, что мы имеем на сегодня. (Не говоря уже про макроэкономику.) А пришедшая с Запада демократизация, наоборот, создает условия для экономического роста самоуправляемых городов, подъема уровня жизни на местах — но автоматом влечет за собой явные риски распада на феодальные княжества под руководством самовластных товарищей типа Кадырова или многочисленных лили-Путиных, а вовсе не европейски мыслящих интеллигентов типа А. Д. Сахарова или Б. Е. Немцова…

Электоральная карта показывает эту потенциальную угрозу во всей красе: Путина поддерживает главным образом провинция — с Чечней, Тывой, Калмыкией или Кабардино-Балкарией во главе. А крупнейшие города на выборы не ходят — в связи с чем там доля поддержки Путина и „Единой России“ в расчете от общего числа избирателей (а не от числа голосующих) примерно в два раза меньше».

Орешкин прав. Здесь очень большой комплекс вопросов, осмыслению которых нужно посвящать специальное междисциплинарное исследование. Быть может, тогда наша «картинка» станет четче, понятней и достоверней. Это очень здорово, что юридическое исследование с элементами математики наталкивает коллег на новые мысли. Здесь же нам остается лишь уточнить наши представления о той работе, которую потребуется сделать с точки зрения корректировки правоприменения в условиях нового избирательного законодательства. Ведь даже очень хороший закон остается всего лишь чернилами на бумаге, пока он не реализован. Любое законодательное нововведение непременно наткнется на специфику его «калужского» и «казанского» восприятия, как когда-то писал В. И. Ленин в письме товарищу Сталину для Политбюро «О „двойном“ подчинении и законности»13. Здесь нам в такой большой и сложносоставной стране впору вводить дополнительный корректирующий индекс RLT (regional legal thinking) и очень тщательно учитывать его при проведении реформы. Да, многое с учетом RLT придется делать вручную. Особенно в устоявшихся электоральных султанатах. Но ничего невозможного нет. Варварство лечится образованием, культурой и строгостью соблюдения процедур.

Пусть в этой работе у нас хватит терпения и да сопутствует нам удача!

Comments
0
comment
No comments here
Why not start the discussion?